Ну да бог с ним. Я повел читателя окольным путем, но пороки молодости остались в прошлом, и я не желаю видеть их на картинах в чьем-то доме. Довольно. Итак, ноги (без галош!) медленно привели меня из моего уютного дома с камином в прихожую мисс Джонс, и, пока я с опаской разглядывал черную деревянную статую, хозяйка, любезно взяв у меня шляпу и пальто, с неподражаемым видом бросила их на перила лестницы. Совершенно обескураженный, я проследовал за мисс Джонс в гостиную – помещение, непригодное для проживания человеческого существа. Величие форм и буйство цветов, громадная мебель (громадная, впрочем, только для меня и мисс Р., мисс Джонс она приходилась в самый раз), вычурная отделка (модный декор на шторах был далеко не самым ярким примером), причудливые узоры – удивительно, что душевная болезнь мисс Р. до сих пор не приобрела более тяжелую форму. Я робко присел на кресло, обитое оранжевой тканью с рисунком из павлиньих перьев, и обнаружил рядом с собой хрупкую конструкцию из проволоки и блестящих металлических пластинок. От моего дыхания конструкция пришла в движение и стала раскачиваться, как маятник, а я замер, не дыша, боясь испортить ценную вещь. У меня промелькнула мысль, что где-то внутри конструкции предусмотрено место для трубки, но нет – пепельницей служила фарфоровая рука, которая жадно тянулась ко мне, словно хотела схватить мою трубку, а заодно отобрать кисет и спички. Все в этом доме как будто пытается напасть на человека, в который раз подумал я и убрал трубку. Это очень хорошая трубка, и я бы не хотел ее лишиться, а потому был вынужден угоститься сигаретой мисс Джонс. Не чуждая некоторых человеческих чувств, она старалась поддерживать беседу, спрашивая, как у меня дела, нравится ли мне погода, как я нахожу свое кресло и не налить ли мне бренди.

Окончательно застряв в паутине, раскинутой этим странным домом, я согласился на бренди, и мисс Джонс щедро наполнила кубок, который (я дал волю воображению) дед того самого Джонса привез домой среди прочей пиратской добычи. Я поставил кубок на столик рядом с креслом, отчего воздушная конструкция заходила из стороны в сторону. Мисс Джонс, налив себе бренди и прихватив бутылку, устроилась на диване с зелено-розовой обивкой, которая так не шла хозяйке дома.

– Ну, – спросила она прямо, – что вы там собирались мне рассказать?

– Мадам, – (я решил называть ее так, едва услышал ее шаги, опасаясь, как бы фамильярное «мисс Джонс» не расстроило мои планы намеком на то, что я воспринимаю ее исключительно как тетю мисс Р.) – полагаю, вам известно, в каком тяжелом состоянии находится ваша племянница. (Завуалированным упреком в отсутствии интереса к собственной племяннице я надеялся пробудить в ней уважение, ведь меня самого никто бы не посмел обвинить в подобном!)

Она дала понять, что уступает первое очко мне, и я осторожно начал свою заготовленную речь.

– Мне было крайне необходимо обсудить с вами положение дел, поскольку болезнь мисс Р. близится к кульминации, и мы должны без промедлений этим воспользоваться. Если позволите, я бы хотел изложить вам все с самого начала, – (меня словно бес попутал: я твердо решил сказать что-то вроде «нарисую полную картину, чтобы у вас было исчерпывающее представление» и таким образом все же донести мысль о ее равнодушии, а еще намекнуть на то, что племянница, возможно, не всегда была с ней честна, однако я сказал иначе и продолжал – довольно складно – излагать мисс Джонс суть дела) – рассказать о различных проявлениях болезни мисс Р. в течение того времени, что она наблюдается у меня, узнать, согласны ли вы с лечением, которое я намерен предложить, – (по сути, я хотел понять, стоит ли нам всем сплотиться против Бесс, однако предпочел поставить вопрос иначе) – и, конечно, заручиться вашей поддержкой, чтобы вместе мы смогли добиться полного и окончательного выздоровления вашей племянницы.

Что ж, подумал я, в изяществе слога мне не откажешь. Уверен, мисс Джонс давно не доводилось слышать такие красивые и, что уж там (вы думали, читатель, я не понимаю?), такие бессмысленные речи.

Некоторое время мисс Джонс молчала, обдумывая мои слова. Она потягивала бренди, трогала свое ожерелье, смотрела на пол, медленно кивала и наконец, взглянув мне прямо в глаза, мрачно сказала:

– Мой дорогой доктор, за последние несколько лет я не раз думала – и даже высказывала эту мысль, – что моей племяннице нужна квалифицированная помощь. Поверьте, я бы не стала предлагать столь радикальный шаг (знаю, вы простите мне, человеку непосвященному, подобное отношение), если бы не чувствовала, что от специалиста будет гораздо больше толку, нежели от человека, который, подобно мне, никогда прежде не имел дела с душевнобольными. Не считая, конечно, – задумчиво произнесла мисс Джонс, – моей сестры, черт бы ее побрал. Но, разумеется, ваше авторитетное мнение для меня превыше всего, и я готова поддержать любые меры, которые вы сочтете нужными.

Очко в пользу мисс Джонс, отметил я про себя, настоящая тигрица. Я бы, конечно, не вкладывал столько иронии в слово «непосвященному», но это, само собой, дело вкуса. У каждого из нас свои пристрастия – мне ли не знать. Улыбнувшись, я ответил:

– В таком случае вы не будете против, если я расскажу вам о том, что, по понятным причинам, считаю своим достижением, – о лечении мисс Р.?

– Нисколько. Еще бренди?

Она снова наполнила кубок, и я, достав записи, которые предусмотрительно взял с собой, приступил к подробному описанию болезни мисс Р., опуская лишь то, что могло огорчить ее тетю: некоторые шутки Бетси, выходившие за рамки приличий, бо́льшую часть ее выпадов в мой адрес, всевозможные колкости на тетин счет и, конечно, все, что касалось несчастной покойницы, приходившейся мисс Р. матерью, а мисс Джонс – сестрой. Я говорил, и говорил хорошо – благодаря подготовке и принесенным с собой записям, – а мисс Джонс слушала, внимая каждому моему слову. В какой-то момент она перебила меня, задав вопрос: могла ли Бетси как-то проявлять себя ранее, до того, как я узнал о ней? Мисс Джонс рассказала мне о случае в гостях у друзей, после которого она всерьез задумалась об обращении к врачу. Я терпеливо слушал – разумеется, любая деталь имеет значение, – а сам очень боялся потерять нить своего повествования, которое до сих пор шло так гладко, и в конце концов был вынужден прервать мисс Джонс и продолжить. Она снова задала вопрос: не мог бы я более подробно и менее научно, чем доктор Принс, описать феномен множественной личности? И я был вынужден сделать еще одно отступление. Мне казалось, мы зря тратим время – я и так знал, о чем говорю, а мисс Джонс знать больше было вовсе не обязательно. К тому же мне не давала покоя мысль о скором возвращении мисс Р.

– Итак, мисс Джонс, – сказал я наконец, – вы согласны, что мы должны попытаться объединить несколько личностей в одну?

– Ваше авторитетное мнение… – пробормотала она. – Еще бренди?

Мисс Джонс так усердно потчевала меня бренди, тешила мое самолюбие и поддакивала с умным видом, что у меня слегка закружилась голова. Тем не менее, от очередной порции бренди я отказываться не стал.

– Моя дорогая… – начал я и тут же осекся, почувствовав, как лицо заливается краской. – Простите, – запинаясь, произнес я, – боюсь, я невольно заговорил с вами, как обычно говорю с вашей племянницей. Прошу вас меня простить.