Все люди, хорошие и плохие, познаются по злу, которое они причиняют другим. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что делаю (до чего же все-таки больно признавать свои ошибки), я сотворил чудовище и отпустил его бродить по миру. Элизабет Р. исчезла, я безнадежно погубил ее, и в холодном взгляде, который теперь безраздельно принадлежал Бесс, я видел собственные тщеславие и самонадеянность. Я наконец снимаю маску: я – злодей, давший жизнь из прихоти, и подлец, отнявший ее без жалости. Мне нет оправдания.

Завтрак, и без того не самый любимый прием пищи Морген Джонс, никогда не удручал ее так сильно, как наутро после разговора с доктором Райтом, который Морген при свете холодного весеннего дня восстановила в памяти только обрывками, яркими и довольно неприятными. Морген, к примеру вспомнила, что доктор ушел разъяренный, едва не уронив древнюю нигерийскую статую в прихожей, кто-то сильно шумел, а ее племянница опять вела себя вызывающе. На завтрак Морген намеревалась побаловать себя теплыми сдобными булочками с маслом. Они будоражили ее воображение, навевая мечты о красивой жизни, скажем, на тропическом острове, где она бы ела нагретые солнцем фрукты или, лежа на подушках под навесом, лениво принимала из рук слуги-евнуха засахаренные орехи. Не день, а сплошное разочарование, подумала она и отложила булочки, так и не разогрев. По всему выходило, что разговор не задался, и еще до того, как доктор вдруг рассвирепел, в воздухе висело неприятное напряжение. Морген много говорила о своей сестре Элизабет, хотя считала, что из всех тем для беседы ее сестра – самая неинтересная. При мысли о том, сколько всего они могли обсудить, Морген вздохнула и посмотрела на часы – она ждала, когда пройдет достаточно времени, чтобы принять еще три таблетки аспирина. На кухню, нарушив ее планы позавтракать в одиночестве, вошла Элизабет. Морген злым, холодным взглядом проследила за тем, как племянница налила себе кофе и села за стол. Она молчала и старалась не смотреть на тетю, и в конце концов Морген, знавшая, что рано или поздно аспирин вернет ей хорошее настроение, сказала, мрачно уставившись в чашку с кофе:

– Думала поставить четыре чашки – по одной для каждой из вас.

Племянница поглядела на нее с любопытством.

– Он наслаждается собственной болтовней. Вот уж не думала, что ты на это купишься.

– Сделай милость, – попросила Морген. – Я никому не скажу, обещаю, просто для подсчетов у меня сейчас слишком болит голова. Скажи, сколько вас на самом деле.

– Только я, твоя племянница Элизабет.

– Ну уж нет, тут я тебе не верю. – Морген поставила чашку на стол и кивнула, о чем тотчас пожалела. – Одно я знаю точно, – сказала она, стараясь не двигать больной головой, – ты не Элизабет.

– Не говори глупостей, тетя Морген. Только потому, что когда-то я…

– Когда-то ты была воспитанной девушкой, леди. Могла, конечно, вытворить какую-нибудь глупость, но все равно помнила о приличиях. А теперь, прелестное дитя, ты похожа на свою мать.

– Я не стану обсуждать с тобой мою мать. Мое горе еще слишком…

– Да замолчи ты. Меня воротит от твоей болтовни про горе. Доктор сказал, ты всего лишь обломок целой личности, который он зовет Бесс.

– А еще… – Бесс явно была уязвлена, – он называл тебя мадам, и ты…

– Элементарная вежливость неведома твоему незрелому сознанию, – высокопарно заявила Морген, – как… как… а, черт с ним. В конце концов, – добавила она, повеселев, – может, я и правда мадам, откуда тебе знать. У меня тут полный дом хорошеньких девушек. – И она, несмотря на головную боль, рассмеялась.

– Как ты можешь такое говорить, – разозлилась Бесс, – когда твоя сестра умерла всего три недели назад, в доме траур, а я осталась сиротой?

– Я буду говорить все, что захочу, так и знай. Это мой дом, и нет в нем никакого траура – ни по твоей матери, ни по кому-то другому. И раз уж мне представился такой удачный случай, скажу еще кое-что: последние шесть лет я кормлю тебя, одеваю и разве что не вытираю тебе нос, и вдруг ты заявляешь, что я не знаю, какой на дворе год, и что ты, оказывается, сирота. Сирота!

– Теперь послушай ты, – сказала племянница, направив на тетю нож для масла. – Можешь рассказывать, как ты кормила и одевала меня, а еще тратила мои деньги, только очень скоро тебе придется объяснять адвокату, что произошло с моим наследством после смерти отца. Я найду адвоката и верну все, что ты украла.

Морген фыркнула.

– Тебе нужна хорошая взбучка, а не адвокат. И не балуйся с моим столовым серебром.

– Здесь нет ничего твоего. И если ты не покажешь мне отчет…

– Знаешь… – Морген с довольным видом откинулась в кресле, – если ты не перестанешь нести эту чушь, тетя не на шутку разозлится и устроит тебе такую взбучку. И хватит уже размахивать ножом, не то моя голова заболит еще сильнее, и тогда я отберу нож и один за другим отрежу тебе пальцы.

Племянница захихикала.

– Ты ее пугаешь. Она ужасно боится, когда кто-то говорит, что сделает ей больно.

– Здравствуй, – ласково сказала Морген. – А ты, значит, еще одна, верно?

– Бетси, твоя любимица.

– Что ж, тогда сиди тихо, любимица. У тети чертовски болит голова.

– Вот незадача. У меня никогда ничего не болит. Я даже не знаю, каково это.

– Потрясающе, – искренне изумилась Морген. – Вот бы нам поменяться местами.

– Бедная Морген.

– Этот чертов доктор, зачем он полез куда не следует?

Наступила тишина.

– Ты имеешь в виду доктора Ронга? – наконец испуганно спросила Бетси. – Он был здесь?

– Вчера. У нас с ним состоялся вечер откровений. Боже… – Морген прикрыла глаза рукой, но Бетси так долго молчала, что она в конце концов убрала руку, чтобы посмотреть, на месте ли племянница. – Что такое, детка? Тебе он тоже не нравится?

– Он не любит, когда людям весело. – Подавшись вперед, Бетси с жаром добавила: – Имей в виду, Морген, он и тебе будет читать свои проповеди. Не говори с ним больше.

– Да я и не смогу, – вспомнила Морген. – Он больше не придет. Мы все не очень-то ему нравимся.

– Тебе не все равно? Не придет – и скатертью дорожка.

– По мне, лучше бы он вообще здесь не появлялся. Мне после этого грустно. – Закрыв глаза, Морген положила голову на спинку кресла.

– Знаю, – радостно отозвалась Бетси. – Сейчас придет кое-кто, кому еще хуже. – Она опустила глаза, потом робко подняла их и, перестав улыбаться, настороженно смотрела на тетю. – Здравствуй, тетя Морген.

Открыв глаза, Морген тотчас закрыла их снова.

– Нет. Уходи, милая. Тетя тебя любит, но у нее и так достаточно хлопот. Просто уходи.

– Мне очень жаль, – запинаясь, проговорила Элизабет.

– Господь Всемогущий, да уйдешь ты или нет! Когда я вижу твою кислую мину, на весь этот чертов мир как будто опускается большое, страшное, черное, грязное облако. Прочь, прочь, прочь, про…