Мы покинули Бостон из-за Великой войны в Европе. Опустошение и разруха, постигшие те земли, как будто пробудили в моем Просперо охотничий инстинкт, лишили его сна, и в таком состоянии он пребывал до тех пор, пока я не согласилась пересечь океан вместе с ним.

Живя в Европе, я проводила время среди людей, в то время как Филипп предпочитал бродить по окраинным улочкам, разоренным городам и деревням. Там, где многие не имели ничего и лишь некоторые могли позволить себе разгонять скуку танцами и выпивкой. Мы проехали Лондон и Эдинбург и поселились во Франции, в Париже.

О, как хорошо я помню ночи, о которых заставила Филиппа забыть; ночи с танцами и театральными спектаклями, проведенные в изысканном обществе. Мне нравилось находиться в центре внимания, а Филипп был таким тихим, симпатичным и добрым, что не боготворить его было невозможно. Он сбегал от меня па встречи с учеными и философами, а я в это время развлекала тех, кто испытывал больший интерес к таинственным явлениям природы. После этого я возвращалась домой, где Филипп возбужденно делился со мной мыслями, переполнявшими его, а я слушала. Я любила его все больше и больше за ту страстность, от которой го рели его щеки, за то, с какой неистовой жаждой он поглощал знания. Мы могли ночи напролет говорить о теориях и обсуждать огромные возможности нашей крови. Филипп и сейчас еще воспринимает ее как привилегию и уверен, что мы должны нести ответственность за свою кровь, а я считаю, что это дар. Он делает нас сильнее, лучше, дает способность вершить великие дела. В конце концов, яростно поспорив, мы смеялись или занимались любовью. Между нами все было так легко — как гранит превращается в золото.

Мы вернулись в Бостон, и я была счастлива! Когда Филипп произносил мое имя, я вся дрожала. Наша безумная любовь была сильна, подкрепленная самой древней и прочной связью из всех возможных — клятвой на крови. Омрачало мою радость только то, что он не хотел жениться на мне после всех эти прожитых вместе лет. Мы не раз обсуждали этот вопрос, и Филипп постоянно заполнял мою голову всякой чушью. Я спрашивала снова, и он отвечал так же. Все повторялось. Оказалось, что Филиппа, этого джентльмена, приверженца старых традиций, сторонника морали, вовсе не волновала мысль о том, что мы состоим в незаконной связи.

— Джозефин, — обычно говорил он, — настанет день, когда ты устанешь от меня, а если я женюсь на тебе, то ты окажешься в ловушке.

— Для этого и придумана такая вещь, как развод, дорогой мой, — отвечала я, шутя. Моим словам о вечной любви он не верил и не воспринимал их всерьез.

— Ты же знаешь, как могущественны магические ритуалы. От нашей связи не так-то просто отделаться. Орава адвокатов тут не поможет.

— Но я люблю тебя.

Он целует меня:

— И я люблю тебя.

Я верю ему, и поэтому утром мы снова садимся в «Жестянку Лиззи»[25] и направляемся в штат Канзас, где живет Диакон, успевший отхватить себе клочок земли среди кремневых холмов. Он писал Филиппу, что хочет наконец встретиться со мной, а также поделиться некоторыми рецептами целительных снадобий. Канзас! Не думала, что там можно найти достойное общество, и очень удивилась, что Диакон избрал это место своим временным домом.

Время, проведенное в Европе, сейчас кажется мне сном, возможно потому, что я не брала в руки свою книгу и не записывала в нее все то, что произошло. Теперь я всегда держу ее наготове. В конце концов мой Филипп оказался прав: записывать воспоминания — это единственный верный способ сохранить их.

Я, посвистывая, красил круглый, вырезанный из фанеры элемент декорации. Я обмакивал кисть в розовую краску, даже не зная, что это за деталь и какова ее роль на сцене. Да меня это и не интересовало.

К концу дня потеплело, и все вокруг было затянуто какой-то странной золотой дымкой — такой никогда не увидишь в Чикаго. Я не понимал, почему свет здесь не такой, как в большом городе. То ли небо там грязное, то ли слишком много небоскребов с их светоотражающими окнами… В любом случае, этот свет мне нравился больше. В нем листья не были коричневыми и омертвевшими, наоборот, они выглядели яркими, сильными и сочными — как будто в лесу после дождя.

Выпрямившись, я посмотрел на деревья, а затем на небо: сегодня оно было бледно-голубым, почти серебристым. Разве когда-нибудь прежде обращал я внимание на подобные вещи? Приятный ветерок ерошил волосы и шевелил густую листву.

В нескольких ярдах от меня парни из труппы, орудуя молотками, сооружали то, что походило на платформу. Я вновь порадовался, что работаю один.

Я, насвистывая, продолжил работу. Это была не какая-то определенная мелодия, а просто беспорядочный набор звуков. Прекратив на мгновение, я прислушался к молчанию, воцарившемуся вокруг меня. Затем раздался хохот ребят, рев мотора и крики со стороны футбольного поля.

Я вновь принялся насвистывать. Из-за Силлы.

Когда она придет, я расскажу ей все о своей матери, о лакированной шкатулке, о магии, с которой познакомился в детстве. Я покажу ей что-нибудь прекрасное и с радостью увижу ее вспыхнувшее лицо. А затем я поцелую ее. Мы пойдем к ней, сделаем амулеты и устроим долгую романтическую прогулку — такую, какие нравятся девочкам. Мы придем на луг, раскинувшийся за моим домом, сразу за которым находится стена кладбища. Я расстелю одеяло. Надо украсть у Лилит бутылку вина, вдруг удастся уговорить Силлу выпить со мной за компанию. Захвачу немного черного шоколада, и у нас будет настоящий пикник. Всю ночь, если получится.

К поцелуям призывают губы,

Губы красные, как яркий лист осенний,

Красные, как любящее сердце…

Я решил записать эти строки, несмотря на то что они словно были вырваны из середины стихотворения, не обладали ни началом, ни концом, да и рифма хромала.

Оглядевшись, я заметил свою сумку, валявшуюся прямо на траве в отдалении. Она была широко раскрыта. За мной громко каркнула ворона и села на одно из деревьев, взмахом крыла согнав с веток целую стайку мелких пташек. Они взметнулись в небо, словно легкое, цветное конфетти.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я резко обернулся и посмотрел на здание школы. Джип Лилит все еще стоял на парковке. Какого дьявола она все еще торчит в школе?!

Я вздохнул, пытаясь унять внезапно вспыхнувшее раздражение. В этот момент задняя дверь школы распахнулась, из нее выскочила Венди, подруга Силлы, и бросилась ко мне:

— Ник!

Я замер и, сощурившись, пригляделся к ней. Она неслась ко мне с такой скоростью, словно бежала от какой-то опасности, угрожавшей ее жизни.