Не отходя друг от друга, все три прошли от фургона к дому поменьше, где я провела ночь. Девочки походили на цыплят, жмущихся к наседке. Неужели меня обменяли на них? Я попробовала встретиться с ними взглядом, но они смотрели прямо перед собой. Одна за другой они исчезли в темноте дома, и дверь за ними захлопнулась. Должно быть, ужасно наблюдать, как твоя мать или дочь проходит через то, что довелось пройти мне. И все же я завидовала им. Им повезло; представители ИГИЛ часто нарушали собственные правила и разделяли матерей с детьми. А быть одной гораздо хуже.

Абу Муавайя дал водителю арабские динары, и мы поехали прочь из Хамдании. Я не спрашивала, куда мы направляемся. Меня, словно плащ, окутало безразличие – темное, плотное и более отчуждающее, чем абайя. Водитель включил религиозную музыку, популярную в удерживаемом ИГИЛ Мосуле. От шума и от постоянных толчков у меня закружилась голова.

– Остановите пожалуйста, меня сейчас вырвет, – попросила я.

Машина остановилась на обочине, я приоткрыла дверь, вышла, пробежала несколько шагов по песку, приподняла никаб и извергла из себя остатки завтрака. Мимо пролетали машины, и от запаха бензина и от пыли меня снова стошнило. Абу Муавайя тоже вышел и смотрел на меня, стоя чуть поодаль, следя, чтобы я не побежала в пустыню или не бросилась под колеса машин.

На дороге между Хамданией и Мосулом находился большой контрольно-пропускной пункт. До прихода ИГИЛ там располагались иракские военные, следившие за передвижениями Аль-Каиды. Теперь с его помощью ИГИЛ контролировало дороги, а следовательно, и страну. Ирак с полным правом можно назвать страной контрольно-пропускных пунктов и блокпостов, и над многими из них развеваются черно-белые флаги террористов.

В Курдистане блокпосты украшают ярко-желтые, красные и зеленые курдские флаги, и на них дежурят пешмерга. В других частях Ирака черно-красно-бело-зеленые флаги говорят, что прилегающую к ним территорию контролирует центральное правительство. В горах на севере Ирака, примыкающих к Турции, а теперь и отчасти в Синджаре свои флаги вывешивают курдские Отряды народной самообороны. Как Багдад или Соединенные Штаты вообще могут утверждать, что Ирак – это единое государство? Если бы он не был разделен на сотни кусков, то нам бы не пришлось ждать в очередях на блокпостах или подвергаться допросам только из-за того, что в водительском удостоверении указан тот или иной город.

Примерно в половине двенадцатого утра мы остановились на контрольном пункте.

– Вылезай, Надия, и заходи внутрь, – приказал Абу Муавайя.

Я медленно прошла к маленькому бетонному зданию, служившему охранникам одновременно офисом и зоной отдыха. Голова у меня кружилась, тело от тошноты казалось слабым. Я решила, что они должны пройти дополнительную проверку, и потому удивилась, когда фургон тронулся в сторону Мосула, оставив меня одну.

Здание состояло из трех маленьких комнат: главной, где за рабочим столом с бумагами сидел боевик, и двух боковых. Одна из дверей была приоткрыта, и внутри я увидела железную двуспальную кровать с матрасом. На ней сидела девушка, говорившая с другой девушкой на арабском.

– Салям алейкум, – сказал мне охранник, поднимая голову от бумаг.

Я встала и пошла было в комнату с девушками, но он остановил меня.

– Нет, ты иди в другую комнату.

Сердце мое ушло в пятки. Мне предстояло остаться тут совсем одной.

Комната поменьше выглядела так, будто ее недавно прибрали и покрасили. В углу был телевизор, а рядом лежал молитвенный коврик. На телевизоре стояла тарелка с фруктами, и от запаха теплых яблок меня снова затошнило. Я выпила воды из булькающего в углу кулера и села на постеленный на полу матрас. Из-за головокружения мне казалось, что комната ходит кругами.

В двери показался еще один боевик, молодой и тощий.

– Как тебя зовут, сабия? – спросил он.

– Надия, – ответила я, морщась от головокружения.

– Тебе здесь нравится?

– Зачем меня оставили тут?

Неужели меня будут держать на этом блокпосту, который даже не похож на дом?

– Долго ты тут не пробудешь, – сказал охранник и вышел.

Комната вокруг меня завертелась быстрее, я подавилась и закашлялась, стараясь удержать жидкость в животе. Я боялась, что если меня вырвет, то меня накажут.

В дверь постучались.

– Все в порядке? – прозвучал голос тощего мужчины.

– Меня тошнит, – ответила я. – Если меня вырвет здесь, это можно?

– Только не здесь. Это же моя комната.

– Тогда отведите меня в туалет. Я хочу помыть лицо.

– Нет-нет. – Он даже не открыл дверь. – Все в порядке. Просто подожди немного.

Через пару минут он принес кружку с чем-то горячим.

– Вот, выпей, – сказал он, протягивая ее. – Тебе станет лучше.

Зеленая жидкость пахла травами.

– Я не пью чай, – сказала я.

– Это не чай. От этого пройдет голова.

Он сел на матрас рядом со мной, сжал губы и положил руку на грудь.

– Пей вот так, – показал он, вдохнув пар и процедив напиток сквозь губы.

Я пришла в ужас, подумав, что именно он меня и купил и что в любую секунду он может переложить руку со своей груди на мою. Пусть он и хотел избавить меня от головной боли, но я могла оказаться достаточно хороша, чтобы он начал тут же приставать ко мне.

Пока я пила, руки у меня дрожали. Я сделала несколько глотков, и он взял у меня кружку и поставил на пол рядом с матрасом. Я заплакала.

– Прошу вас. Я только что приехала от другого мужчины. У меня болит голова. Мне на самом деле нехорошо.

– Ничего, поправишься, – сказал он и стал стягивать с меня платье.

В комнате было так жарко, что я уже сняла абайю, и теперь на мне было только синее платье, которое привез утром знакомый Абу Муавайи. Я пыталась сопротивляться, одергивая юбку всякий раз, как он ее приподнимал, но он быстро вышел из себя, сильно ударил меня по бедрам и повторил:

– Поправишься.

На этот раз его слова прозвучали как угроза. Он стал насиловать меня прямо так, не сняв до конца платье. Все произошло быстро. Закончив, он встал, поправил рубашку и сказал:

– Сейчас вернусь. Проверю, остаешься ты тут или нет.

Когда он ушел, я натянула платье обратно и поплакала, потом взяла кружку и выпила еще немного настоя. Какой смысл плакать? Жидкость была чуть теплой, но от головы она помогла. Скоро боевик вернулся и, как будто между нами ничего не случилось, спросил, хочу ли я еще пить. Я помотала головой.

Стало ясно, что я не принадлежу ни тощему боевику, ни какому-то другому конкретному мужчине. Я была сабия на блокпосту, и любой член «Исламского государства» мог войти в эту комнату и сделать со мной все, что захочет. Меня держали в запертом помещении, в котором ничего не было, кроме матраса и миски с подгнившими фруктами. Мне оставалось только ждать, пока распахнется дверь. Такова теперь была моя жизнь.