— Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем?

— А может, не будем? Вон народ гуляет…

— Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила!

И она храбро рванула меха аккордеона:

Полез Глеб да на полог

С медными ключами.

Себе яйца прихватил

Двумя кирпичами!

У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие — а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то — сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах.

— Ирка! — Людочка перепугалась. — Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки!

— А я приличных не знаю!

И она снова раскатилась громогласно, залихватски:

Раз, раз — на матрац,

На перину белую.

Не вертись, ядрена мать,

А то урода сделаю!

Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя:

Симорон мой, Симорон,

Распугаю всех ворон,

Ты курица лохматая,

Я не виноватая!

— Ах ты вот какая? — оскорбилась Ирка. — И это вместо благодарности, да? Курица лохматая…

Она заголосила надрывно:

У милашечки моей

Под подолом — соловей,

Он и свищет, и поет,

Ей пописать не дает.

Людочка замерла от ужаса. А народ начал подтягиваться: особенно усердствовал пудель пепельного цвета и тянул, как портовый буксир, к поющим девчонкам своего хозяина.

Симорон — родная мать,

Да не в этом дело:

С неба звездочку достать,

Чтоб в ушах звенело!

Это она тоже выдала на автомате, а Ирка хихикнула предательски, потому что у этой частушки была иная, народная редакция. Счет пока шел четко: один-один, два-два…

Сидит Ванька у ворот,

Широко разинув рот,

А народ не разберет,

Где ворота, а где рот!

Между тем вокруг них уже собралась небольшая толпа. Худосочная девица в немыслимых по такой жаре сиреневых леггенсах и белой кофте, в сопровождении угрюмого бритого парня; какие-то две студентки с азиатскими лицами; тот самый мужик с пуделем, в костюме и фетровой шляпе; плотный, накачанный дядя с дыней… Затем подтянулись две женщины, полных и поэтому похожих; еще одна — рыжая, одетая в элегантную черную джинсу, с выглядывающими из-под брючин острыми иголками туфель; да та самая бабулька с авоськой. Слушали с интересом. Людочка еще не успела открыть рот, как Ирка уже нанесла опережающий удар:

Я не знаю, как у вас,

А у нас, в Неаполе,

Бабы во поле дают,

И рожают на поле.

И расхохоталась, как тогда, на скамейке, — совершенно демонически. Людочка в ужасе закрыла глаза, а когда открыла, то увидела улыбающиеся лица. Только бритый парень оставался непроницаем, да та самая, в черной джинсе и черных узких очках. Сиреневая девица с какой-то жадной завистью смотрела на ее испачканные городским асфальтом ноги, а мужик с дыней крякнул и, улучшив момент, спросил:

— Девки, вы че, из самого Неаполя?

— Да нет. Из Академгородка, — махом опозорила их Ирка, откладывая аккордеон. — Фольклорный ансамбль. Спевка у нас тут.

— А еще можно? — вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый.

— Щас. Пивка глотну! — улыбнулась Ирка.

Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И — раз! И — два!

За три дня я ведьмой стала,

Бизнес расширяю!

С помелом уже летаю,

В носе ковыряю! —

…вырвалось у нее.

Теперь засмеялись все, и внезапно прозрела та самая, в черных очках. Она изломала твердое лицо в улыбке и проговорила:

— Бизнес — это здорово! Вы деньги, девчонки, брать должны. А можно с вами? Спеть… и сыграть?

— Плиз, миледи! — Ирка утирая губы, показала на траву рядом. — А вы умеете?

Дама сняла очки. Глаза у нее оказались васильково-синие, в сеточке мельчайших морщинок, и очень добрые. Она легко бросила на траву свою серую с золотой цепочкой сумку, одним движением выскочила из своих остроносых туфель, обнаружив аккуратненькие, точеные босые лапки с ногтями деликатного перламутрового оттенка, и уселась на траву. Аккордеон она взяла профессионально.

И тут же, вместе с Иркой, затянула:

Ой, поеду я в Донецк

Да куплю себе очки,

И тогда вообще вконец

Обалдеют девочки!

Пока мелодия аккордеона разносилась с их полянки, Людочка, развалившись на траве, объясняла присевшему на корточки мужику с дыней особенности симороновского Волшебства — ощущая себя уже посвященным адептом! — и одной рукой гладила радостно взвизгивающего пуделя. В разгар этой идиллии появился милиционер из взвода ППС. Он был молоденький, безусый и низенького роста. Дубинка на его поясе казалась клюкой старухи. Увидев его, Ирка и преподавательница из музучилища — ее звали, как выяснилось, Элеонора Гавриловна — грохнули:

Любят девки Феодора

С бородавкой на носу,

И все тело в бородавках,

И за что его любить?!

Вышло не очень складно, но с тонким намеком. Милиционер оглянулся на публику, неуверенно почесал нос, чем вызвал взрыв смеха, а потом, дождавшись маленькой передышки, спросил нарочито грозно:

— И что это у вас тут, граждане… э-э… за концертная деятельность? А лицензия?

— У нас спевка хора! — на этот раз нахально ответила Элеонора Гавриловна. — Я — художественный руководитель. Вам документы показать?

Милиционер снова почесал нос, и Людочка забеспокоилась, как бы бородавка, транслируемая в общем потоке ВКМ, действительно не вскочила на носу этого, по-видимому, хорошего человека. Он еще раз посмотрел на людей, и те, истолковав его взгляд, как только могут истолковать таковой русские люди, возмущенно загомонили:

— Ну чего к людЯм привязались? Поют девки, и хорошо поют…

— Ни одного матерного слова! Я — свидетель, запишите меня!

— Я вас прошу, не мешайте течению художественного слова…

— Понимать надо! Это ж куль-ту-ра!

— Шли бы жуликов ловить! Вон там, на остановке, сейчас у одной бабы сумочку опять подрезали!