ударил с размаху — чтобы не дать ей возможности выступить против реформ. Потому пост патриарха упразднил, ввел, по сути, коллегию, пусть и назвал Синодом. Землевладение церковное сохранил, но доходами иереи не могут воспользоваться — они оседают в Монастырском приказе. А без денег заговором вызревать как-то затруднительно, особенно когда везде трупы казненных наблюдать можно.

Вот потому народная молва сделала символом сопротивления царевича Алексея — против его воли. Не готов был парень к выполнению подобной роли, не по Сеньке шапка. А для „папеньки“ сильнейший раздражитель, терпел его до поры и времени.

Пока собственного сына супруга ему не родила, или Виллим помог самодержцу в этом деле. Женат будущий император на шлюхе, что бывшими никогда не бывают, сделался самым жалким рогоносцем, особенно на фоне своей патологической жестокости.

Так что Алексей был обречен, рано или поздно, но та свора петровских прихлебателей, что из грязи в князи пролезла, его бы погубила. И неважно как — оклеветав перед отцом или отравив. Способов для этого много, выбор средств самый широчайший!

И следует удивляться тому, что зашуганный отцом и такой жизнью царевич решился на „рывок“, уйдя за границу. Но рабскую сущность не вытравишь — поверил уговорам и клятвам отца и вернулся обратно, на собственную погибель. А сам судебный процесс составлен в виде „круговой поруки“ — раньше царь привлек для казней стрельцов бояр как палачей, а теперь господ сенаторов — и те без дискуссий вынесли смертный приговор.

Кровью снова всех повязал!

Жаль, не помню толком, сколько народа на казни пошло по делу царевича вместе с ним, мыслю что немало — от епископов до классных персон, от монахов до слуг. Они ведь к нему как мотыльки на огонек подтянулись и все — спалили себе не только крылья, но и жизнь!»

Алексей чуть покачивался в седле — он привык к верховой езде, или само тело помнило прежние навыки — даже шпагу держал в руках более уверенно, что ли. Он сейчас и думал, и с горечью рассматривал Москву — словно огромная деревня она была на окраинах, чем то старый Иркутск с его двухэтажными бревенчатыми особняками и обычными усадьбами походил на вот эту нынешнюю Первопрестольную.

Дальше виднелись каменные палаты весьма затрапезного вида — Петр везде запретил каменное строительство, кроме любезного его сердцу Петербурга. Совсем вдалеке виднелись маковки башен Кремля, куда, понятное дело, он и не думал соваться. Путь его лежал к своему ближайшему родственнику, вернее, самому влиятельному из них, кто сейчас находился в Москве — брату матери Абраму Федоровичу Лопухину.

Быть узнанным Алексей не опасался — старый стрелец Игнат оказался настоящим кудесником, понимал толк гримировки. И хотя щепка в носу мешала, а щеки несколько раздулись от инородных вложений, но вместе с посветлевшими волосами, все эти примитивные средства разительно изменили его облик, так что родная мать вряд ли бы узнала. Да и царская подорожная с подлинной печатью уже два раза выполняла свою роль — решившие потребовать ее караульные резко бледнели, спадали с лица и без слов пропускали полудюжину угрюмых драгун, что ехали выполнять повеление, любопытствовать о котором было нельзя под «страхом лишения живота».

— Да, папенька, устроил ты тут театральное зрелище, — пробормотал Алексей, разглядывая площадь, часть которой была занята торговыми лавками, а другая служила местом для последнего «выступления» казненных — их останки выставлялись здесь для всеобщего рассмотрения.

Внимание привлекли два трупа — старухи с седыми волосами, и молодой женщины с длинной косой. Уже тронутые тлением, видимо их казнили перед наступлением морозов, они запомнились ему выражением нестерпимых мук, как предсмертной печати — казнили их на колесе, раздробив руки и ноги железными палицами, да так и оставили умирать.

Ради чего, для чего эта звериная жестокость — в голове Алексея абсолютно не укладывалось такое. Казни, если суд приговор вынес но зачем так мучить нарочито?! Для всеобщего запугивания?!

— Зато в Москве самое жирное воронье, а ведь я где только не побывал. Для него здесь всегда много корма!

Капитан Огнев говорил с кривой ухмылкой на лице — со стороны могло показаться, что драгун смеется над жертвами «правосудия», но на самом деле внутри него клокотала ненависть.

«Как хорошо, что не я один такой — все мои люди люто ненавидят царя-„антихриста“, и желают свести с ним счеты. Полдесятка маловато будет, но лиха беда начало — судя по лицам горожан, по тем боязливым, но в тоже время ненавидящим взглядам, что на нас бросают, народ может и примкнуть к восстанию против существующих порядков.

Только тут надо хорошо покумекать над подготовкой, которую затягивать никак нельзя — велик риск доноса. Блин горелый, я ведь не профессиональный заговорщик, а дилетант-любитель, но все когда то в первый раз происходит. Так что будем работать, ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. Вот только нужно вначале опорными точками в сем граде обзавестись и начинать сеть развертывать, агитацию осторожно повести в воинских частях. Революция опасна, она в бунт обычный перерастет при нынешних нравах, а нужен чисто военный переворот. Петр бросит на захват Москвы, если нам удастся овладеть ею, всю свою армию — и победить ее мы можем только регулярными силами, отнюдь не ополчением».

— Царевич, мы подъезжаем — это палаты дядьки твоего, — осторожно шепнул Никита указав на каменный особняк приличных размеров, с дюжиной сводчатых узких окон по фасаду, с большим крыльцом и обширной подклетью внизу, со своими окнами — так что можно было считать это здание двухэтажным, как не крути.

К самому парадному крыльцу не стали подъезжать, свернули к открытым воротам — проехав мимо остолбеневших холопов, что даже не дернулись вставать у них на пути.

Дураков нынче не осталось — увидели служивых людей, да еще решительно настроенных и при оружии, понятно, что дело скверное. Тут пусть сам боярин с ними разговор ведет, а то можно разом зубов лишиться, а то и шпагой плашмя по неразумной голове получить…

Глава 2

— У меня к тебе грамота от царя Петра Алексеевича, Абрам Федорович! Ибо стало государю известно, что ты бегство его сына царевича Алексея к цезарю одобряешь, тайную крамолу с изменой супротив царя затеваешь! Какой ответ от тебя будет?!

— Помилуй Бог, поручик, какая крамола с изменою, что ты говоришь?! О бегстве наследника престола мне ничего не известно, он мне и писем не каких не отсылал, вот тебе крест!

Родной дядька, под полтинник годами, так истово перекрестился, что Алексей мысленно ему зааплодировал.