Она еще раз шагнула вперед. На ней была клетчатая юбка до колен, почти прозрачная оксфордская рубашка с коротким рукавом и туфли с цветными союзками. Она потянулась, чтобы коснуться его руки, на самом деле едва заметно провела пальцем по коже, но тут за стеклянной стеной позади нее прошла главная медсестра этажа, Гильда, с неодобрительно поджатыми губами – не от любопытства, не от удивления, а озаренная разочарованием, будто именно этого всегда ожидала от Тоби.

Давайте представим на секунду, что он шагнул к Джоани, вместо того чтобы отступить. Давайте представим, что их одухотворенные взгляды встретились. И что мог бы он сказать тогда? Что это любовь? Он был бы не первым, кто прибегнул к такому объяснению. Мэгги Бартак была медсестрой, когда Дональд Бартак еще жил с первой женой. Все знали, что происходит. Его первая жена время от времени приходила в больницу, к ним на этаж, у нее было кислое лицо и волосы покрашены на оттенок темнее, чем следовало бы. Мэгги носила медсестринскую униформу, которая не была похожа на мешок. Мэгги ушила ее, чтобы выгодно подчеркивать фигуру. Марко Линц, когда он и Тоби еще были оба клиническими ординаторами, рассказывал, что, по слухам, секретарша Бартака как-то видела своего начальника у экрана для просмотра рентгеновских снимков: он в самом деле смотрел на рентгеновский снимок, а Мэгги стояла перед ним и тоже смотрела на снимок, и Бартак при этом таранил своей прикрытой брюками эрекцией обтянутый медсестринской формой зад Мэгги. Через месяц Бартак объявил о своем разводе, и всего через две недели спустя – о помолвке с Мэгги, которой больше никогда не пришлось носить медсестринскую форму.

– Как банально, – сказал Тоби жене на свадьбе, которую справляли в отеле «Уолдорф Астория». Они ели клубнику в шоколадной глазури. Бывшие сотоварищи Бартака по студенческому братству исполняли греческую песню – приветствие жениху. Кто-то рассказал Тоби, что на предыдущей свадьбе Бартака они пели то же самое.

– Не знаю, – сказала Рэйчел. – Мне кажется, человек должен быть с тем, с кем он счастлив. Ведь для каждого где-то на свете существует пара, правда?

– Да, но это значит, что для каждого существует один человек, а не два.

– Откуда ты знаешь? – сказала она. – Посмотри, у меня ничего не застряло в зубах?

Джоани молода, но не ребенок. Двадцать пять лет – это… погоди. Стоп. Тоби запретил себе развивать эту мысль дальше. Вот так люди и вляпываются: секунду назад ты думал про Джоани как свою студентку, потом решил, что она уже не ребенок, и не успеешь оглянуться, как вы уже пошли чего-нибудь выпить, а потом ты трахаешь ее в грязной квартирке в Куинсе, где она живет с соседями. Или нет: он начнет с настоящего свидания, по всем старомодным правилам. Они будут встречаться втайне, потом, когда она окончит учебу на клинического ординатора, подождут несколько месяцев и обручатся, а потом поженятся. Если они объявят о своих отношениях в форме помолвки, вместо того чтобы просто поддерживать туманный полузаконный статус бойфренда и герлфренд, никто не осмелится намекнуть…

Плямкнул телефон. Жизнь Тоби стала осмысленной! Он посмотрел на экран. Там было сообщение от секретарши Бартака с просьбой зайти к нему как можно скорее. Еще больше осмысленности!

– У меня встреча с доктором Бартаком, – сказал он.

– Это ничего. Можно потом… Мы с Логаном расстались.

Он остановился:

– Очень жаль слышать. Я надеюсь, у вас есть с кем об этом поговорить.

– Я думала… я не знаю. Я знаю, что вы только что развелись, и я знаю, что это не то же самое, но мне плохо и вам плохо, и… не знаю…

– Человеческие отношения – это непросто.

Она подалась вперед:

– Любовь – это непросто.

Она дразнила его голосом и полуулыбкой. Женщины – просто поразительные существа. Они считают, что они – не главный пол, но вот он сидит и разглядывает ее лицо в свете, падающем из окна у него за спиной. У нее такая раскрасневшаяся плотная кожа. Ее юность потрясала. Настолько потрясала, что ее следовало бы запретить.

– Мне нужно идти к доктору Бартаку, – сказал Тоби.

Дональд Бартак прищурился, выпятил губы и едва заметно кивнул, от чего его могучие брыли затряслись.

– Тоби, заходи, – сказал Бартак. – Надеюсь, у тебя дома все уладилось?

– Да, спасибо, несколько дней приходилось трудновато. Сегодня утром дети уехали в загородный лагерь.

– Я хотел дать тебе знать, что завтра у нас совещание по поводу тебя. Я полагаю, что Филиппа прислушается к моей рекомендации.

– Отличные новости, – произнес Тоби и встал, чтобы пожать руку начальнику.

– Я знаю, тебе приходилось нелегко. Надеюсь, что все твои проблемы скоро разрешатся. Должность Филиппы – это серьезно. Смотри, не опозорь меня.

Бартак начинал в этой больнице интерном еще в семидесятых. Скользкий тип, помпезный, твердо уверенный в завтрашнем дне. Его родной отец тогда был легендарным заведующим отделением. Карьеру все равно что поднесли Бартаку на тарелочке – не только из-за его родословной, но и из-за его уверенности в себе. При виде такой уверенности просто хотелось переложить на него всю ответственность, и всё, что ему оставалось делать, – не провалиться. И он не проваливался.

Он был хорошим врачом; даже отличным. Это самый неприятный момент. Бартак стал для Тоби настолько хорошим наставником, что невозможно было предвидеть его превращение в пройдоху и воротилу. А может, труднее всего смириться с тем, что человек может быть одновременно хорошим врачом и воротилой, а потом окончательно выбрать карьеру воротилы. В любом случае это печально. Когда Тоби был у Бартака клиническим ординатором, Бартак в конце дня поил его виски в своем кабинете и рассказывал байки о минувших днях. Тоби на всю жизнь запомнил, как Мартин Лу, заведующий подразделением в гастроэнтерологии, умирал от рака поджелудочной железы: быстро, печально, но вместе с тем как-то лирически-прекрасно, еще раз убедив Тоби, что выбранное им дело – полезное и достойное. В последние недели Тоби и Бартак сидели в палате с Мартином по многу часов, и Тоби слушал, как они вспоминают добрые старые дни в больнице, истории из того времени, когда медицинские карты еще были на бумаге и никто ничего не знал. Они смеялись вместе, пока доктор Лу не уставал и ему не нужно было отдохнуть.

В последний день Тоби и Бартак были в палате с доктором Лу. Когда промежутки между вдохами стали совсем редкими, Тоби и Бартак встали, чтобы оставить его наедине с женой и детьми. Но жена Мартина остановила их и сказала, что, по ее мнению, Мартин, к тому времени уже три дня лежавший без сознания, хотел бы, чтобы они остались. «Вы были такой же большой частью его жизни, как и мы». Когда Мартин наконец испустил последний вздох, жена коснулась лбом его лба и произнесла: «Прощай, любовь моя». И Тоби понял, что, несмотря на раннюю смерть, Мартину Лу повезло в жизни. И ему, Тоби, тоже. В тот момент он не мог не подумать о том, какой он счастливчик: ему повезло знать этих людей и работать с ними.

Когда все кончилось, Бартак повел Тоби к себе в кабинет и налил ему виски. Тоби все еще был погружен в глубокие раздумья, навеянные смертью Мартина, и красота этого ужасного момента очень долго ассоциировалась у него с Бартаком. Только потом, гораздо позже, Тоби понял, какой Бартак скользкий тип и хладнокровный пройдоха. Как он проявлял сострадание и дружескую поддержку напоказ, чтобы подняться на следующий уровень.