Бартак заинтересовался Тоби. Не Филиппой Ландон, а Тоби. Тоби приходил вечером домой и рассказывал Рэйчел, что случилось за день. «Твой ментор – твой билет к звездам», – говорила Рэйчел. На таком дебильном жаргоне разговаривали в секретариате корпорации «Альфуз и Лихтенштейн». До того как Бартак проявил интерес к Тоби, Рэйчел считала, что муж должен пойти в дерматологи: они делают очень хорошие деньги, всегда берут отпуск в августе, сами определяют себе часы работы, и у них никогда не бывает срочных вызовов к больным. Но Тоби хотел стать доктором для того, чтобы лечить людей, а он не знал ни одного дерматолога, который бы зарабатывал на настоящих болезнях, а не на пластической хирургии.

– Но ты мог бы летом ездить в Африку, в Азию или еще куда-нибудь оперировать заячью губу, – сказала она.

– Но я не хочу тратить месяц своей жизни, чтобы искупить то, чем я занимаюсь остальные одиннадцать месяцев, – возразил он. – Я хочу жить правильно каждый день.

– Все хотят. Но не всем выпадает такая роскошь. Я хотела бы в конце концов купить квартиру, знаешь ли.

Отец Тоби был врачом, и его дядя тоже был врачом, а его сестра одно время хотела стать психологом, но потом сдалась и решила просто выйти замуж, молиться и размножаться. Флейшманы взрастили в душах своих детей образ человека в белом халате, несущего утешение, мир и исцеление всем страждущим. Если по выходным соседские дети разбивали себе коленки или сваливались с температурой, их родители стучались к Флейшманам, хотя, возможно, им было ближе бежать к доктору Ляпису, другому специалисту по внутренним болезням. Согласно Тоби, это и значило жить правильно. В этом было достоинство и доблесть. Когда-то в этом были еще и деньги. Профессия врача и до сих пор приносила деньги. Только теперь это были не деньги.

Ну хорошо, сказала Рэйчел. Будь гепатологом. Но тогда уж – самым лучшим. «Я знаю, что ты станешь самым успешным гепатологом в Нью-Йорке. В мире». Она никак не умела говорить о деле его жизни без численных индикаторов; в ее версии оно становилось похожим на какой-то спорт, рекорды в котором можно измерить и сравнить.

А теперь он шел на повышение. Слышишь, Рэйчел, он идет на повышение. Не обязательно быть каким-нибудь скользким прохиндеем, чтобы продвигаться по службе. Можно просто хорошо делать свою работу. Он станет заведующим подразделением, а потом, когда Филиппу опять продвинут наверх, ему предложат должность завотделением. Он откажется, потому что знает: в этом деле по мере роста отдача сокращается. Он не такой, как они все. Он не стремится состоять в правильном клубе, играть в гольф с нужными людьми (или вообще играть в гольф) и сидеть в нужных советах директоров и комитетах. У Дональда Бартака была Мэгги Бартак, неутомимая жена, которая устраивала званые ужины, вращалась в свете и организовывала сборы на благотворительность. Жена Тоби была не такая. На такой он бы и не женился.

Мать Тоби всегда говорила ему: «В каждой паре есть место только для одной звезды». Тоби шутил, что прицепил свой вагон к счастливой звезде, и Рэйчел косилась на него и говорила: «Это уж точно». Но Тоби никогда не приходило в голову, что если его мать и права, то звездой в их паре была именно Рэйчел. То есть он был настолько влюблен в дело своей жизни, что ему даже в голову не приходило: человек, движущийся по своему пути, чтобы оставить яркий, заметный след в мире (в противоположность его не очень впечатляющему вкладу), и есть звезда. К тому времени, как Бартака повысили, Рэйчел уже ушла из «Альфуз и Лихтенштейн», облапошив агентство, которое привело ее к успеху, то есть забрав с собой его клиентов, чтобы открыть собственную лавочку. Клиенты последовали за ней без звука: они умели распознать человека с бульдожьей хваткой.

За считаные недели агентство Рэйчел начало получать доход. За несколько месяцев оно стало ликвидным. Тоби ужасно гордился женой; любой муж гордился бы такой женой. Но Рэйчел работала по многу часов в день, и они оба знали, что пройдут годы, прежде чем длина ее рабочего дня войдет в какие-то рамки. Ханна только что родилась, и ни Тоби, ни Рэйчел не хотели, чтобы дети остались целиком на нянек. И Тоби начал планировать свою работу в больнице так, чтобы, кровь из носу, каждый вечер быть дома в половине шестого. Он работал такие же двенадцатичасовые смены, но начинал их раньше и никогда не задерживался. Он больше не оставался после работы, чтобы выпить в кабинете у Бартака.

Он жаловался, что скучает по жене. Он жаловался, что деньги не так важны, как то, что от нее должна получать Ханна и, да, так и быть, он готов в этом признаться: и он тоже. По ночам он пересматривал старые эпизоды ситкомов. Он водил Ханну на детскую площадку на Семьдесят второй улице и качал на качелях, произнося «выше дома», когда толкал, и «выше неба», когда она возвращалась маятником. Наблюдал, как Ханна полюбила груши, потом возненавидела их, потом опять полюбила и наконец стала, как все люди, любить их только иногда. Он читал новый сборник Арчера Сильвана, ходил гулять, слушал Rolling Stones и White Stripes на новом айподе, потом на новом айфоне и обожал возиться с Ханной, но ему не хватало взрослых разговоров и общения с кем-нибудь, кто сам его выбрал. Солнце вставало и садилось, листки календаря облетали. Ханна стала поворачиваться на бок. Ханна стала садиться. Ханна поползла. Ханна пошла. Ханна смеялась. Ханна плакала. Ханна хотела, чтобы он играл с ней в «сороку-воровку». Ханна стала есть сама. Ханна стала сидеть в прогулочной колясочке по-турецки, как маленькая взрослая. Ханна подражала матери – брала телефон Тоби, ходила по комнате и болтала в телефон какую-то чепуху. Ханна возненавидела игру в «сороку-воровку». Ханна заговорила. Ханна научилась считать. Ханна пошла в школу. Тоби любил ее так сильно, что мысленно все время стоял на коленях.

Семья могла обойтись без его зарплаты, но он не собирался бросать работу. Это было бы смешно. И к чести Рэйчел надо сказать, что она ни разу не рискнула это предложить. Но Тоби продолжал быть родителем номер один. Ему звонили первому, если в школе обнаруживали, что у Ханны температура, или если у Солли появлялись опрелости от памперсов, не поддающиеся лечению обычными средствами. Именно Тоби раздобывал информацию о музыкальных занятиях и иногда украдкой сбегал с работы, чтобы в них поучаствовать, хотя эти занятия назывались «Мама и я» (а по-честному должны были бы называться «Няня и я»). Он записывал Ханну на развивающие программы, потом в кружки и спортивные секции, потом в детские сады, школы, лагеря, на уроки китайского языка, уроки тенниса и приемы у ортодонтов. Он всегда вызывался добровольцем работать на школьных книжных ярмарках и пек печенье для распродажи выпечки в пользу еврейской школы. Он открывал браузер и вводил в адресную строку «надоело готовить одно и то же на ужин», и обнаруживал веб-сайты, на которых публиковалось целое расписание рецептов, чтобы «правильно чередовать блюда» и «чтобы вашим домашним не надоедала однообразная кухня». Когда он задавал вопросы, другие женщины говорили: «Вы посмотрите только, какой “Усатый мам”!» Он считал это оскорбительным и поначалу все время говорил, что он не мама, он папа и просто выполняет свои родительские обязанности. Но скоро понял: женщин тянет комментировать потому, что их собственные мужья совершенно не интересуются ни детьми, ни домом, и стал отвечать просто смайликом. Ему приходилось оставаться дома, когда болела бебиситтер, и просить своих коллег заменить его на кафедре лектора или у постели пациента. Он не мог тягаться с перспективными лечащими врачами вроде Марко, которые в самом деле оседлали свое менторство и собирались лететь на нем к звездам.