из газеты фотография, пришпиленная к обоям — набережная Биркетвейна — мечта. Расширенные зрачки Маргрете, её пальцы, перекладывающие стопки белья в комоде — любопытство.

Синдри 3.0 познаёт мир.

— Всё на месте, — наконец говорит она. — Даже то платье, с пайетками, из каталога. Вен на него полгода копила!

Не то чтобы я удивлён.

Маргрете украдкой — ей кажется, что украдкой, — заталкивает в сумку сиреневый газовый шарфик.

— Ты возьми что-то на память, если хочешь, — великодушно предлагает она. — Думаю, Вен не была бы против.

Почему все говорят о ней в прошедшем времени? Мне нельзя злиться. Но что-то плохо получается.

— Ох, Марго, ты такая добрая! — я заглядываю ей в глаза. — Может, сходим в кино, а? Только ты и я?

Выражение её лица дорогого стоит, правда.

* * *

Я рассеянно смотрю на фотографию. Синдри 2.0 гримасничает:

— Эрик, я так испугалась! Я думала, этот урод набросится на меня прямо там, в её комнате. Представляешь, он забрал сорочку Вен! Мерзость какая!

Узнать интонации Маргрете нетрудно (кстати, хотя моей репутации уже и всё равно, — никакую сорочку я не брал).

— Ублюдок! — рычит Синдри 2.0, изображая, надо полагать, Эрика, брата Венди. — Золотко, хочешь, я ему морду набью?

Выражение лица моего двойника меняется. Теперь он смотрит на меня — прямо и строго:

— Видишь, малыш Синдри, никто тебя не любит. Никому-то ты не нужен, кроме меня.

Я не должен слушать его, и уж тем более — говорить с ним. Но сейчас мне надо знать.

— Венди жива? — спрашиваю я.

* * *

Аксель спит, закинув руки за голову. Он улыбается во сне.

Я осторожно обхожу разложенные по полу номерки. Если сдвинуть хоть один — нарушить связь — он наутро заметит.

С моим братом непросто говорить. Его мыслям тесно в словах. Но кое-что можно понять, если задаться такой целью. Для Акселя мир — это числа. Их последовательности, хрупкие, как паутинки, связи, которые ведут от одного символа к другому. Я не представляю, каким он видит меня, себя самого, то, что нас окружает. Наверное, это жутко и прекрасно. И нестерпимо тяжело.

Может, стремление видеть связи только отдаляет от бога? Мир нужно не понимать, а принимать с благодарностью, так же?

Я точно знаю: сейчас там, на фотографии, Синдри 2.0 открыл глаза.

Аксель ведёт дневник. Нет, не подумайте, не что-то вроде «сегодня на ужин был тыквенный пудинг, а еще в моего брата вселился дьявол и скоро новый год». Он весь день сидит на подоконнике в гостиной, следит за улицей, за дорогой, убегающей в поля, и записывает в тетрадь числа. Оцифровывает день, так он это называет.

Если что и можно разобрать в сплетениях цифр, так это автомобильные номера. Аксель любит машины. Они не заставляют делать лишнюю работу.

А теперь, собственно, то, зачем я здесь. Если Венди действительно уехала из городка — по своей воле или вопреки ей — то только по дороге, на которую выходят наши окна. Вариантов нет. Двадцатого мая, в день, когда она пропала, шёл настоящий ливень, и по просёлочным путям можно было пробраться разве что на тракторе.

20.05. Три номера. Я записываю их на ладонь. Поправляю одеяло Акселя. Оборачиваюсь.

На пороге замерла мать. В правой руке — портновские ножницы. Вдвойне хороший выбор. У них острые лезвия, а ещё их можно раскрыть крестом. Молодец, ма.

— Уже ухожу, — говорю я.

* * *

Полицейский — я не знаю его имени — потягивается в кресле так, что кости трещат.

— Вендела, да. Читал я её дневник. Жалко дурёху. Всё как у всех: родители досаждают, Биркетвейн далеко, кругом одни деревенщины. Небось, повелась на россказни какого-нибудь гада, запрыгнула в машину с городскими номерами — и всё. Родителям я не говорил, но тебе скажу. Живыми таких не находят.

Доверительность. То, что он пытается изобразить, называется доверительность.

Я кладу на стол блокнот. Рассказываю про хобби Акселя, про свои соображения.

— И? — говорит он.

— Можно было бы проверить эти номера. Первый, собственно, я знаю. Машина Преподобного. А вот второй и третий…

Он смеётся.

— Что, парень, любишь детективы? Я тоже. Но в жизни всё чуток по-другому. Во-первых, могли быть и другие машины.

— Могли, — соглашаюсь я. — Но с чего-то же надо начать?

— Девчонка мертва! — он повышает голос. — Две недели прошло, а о ней ни слуху, ни духу. Помолись за упокой, что ли. Не знаю, поможет ли ей, она штучка была та ещё — но тебе-то в любом случае полезно?

* * *

В библиотеке хорошо.

Синдри 1.0 смотрит на меня с выцветшей фотографии на пробковой доске. Этому парню десять лет, и его, засранца этакого, только что наградили похвальным листом за тягу к просвещению. Он стоит на крыльце школы в накрахмаленной до скрипа рубашке, держит грамоту за края, и дурашливо улыбается, не зная, что уже пошёл обратный отсчёт.

Я вспоминаю, что не помолился. Но Синдри 1.0 рядом, и мне почти не страшно.

— Привет, — говорю я ему, раскладывая на столе старые газеты. — Скажи ведь, они скряги? Могли бы и книжку подарить.

Он молчит, конечно.

Под вечер мой блокнот исписан почти наполовину.

Конечно, Венди не первая. За последние десять лет в округе исчезли шесть девчонок. Все были вяло оплаканы и забыты.

Они смотрят на меня с зернистых чёрно-белых снимков. Этель, Марит, Ханна… Лиц почти не разобрать. Как и не разобрать сочувствия в словах газетчиков.

Обычно о пропавших без вести пишут длинно и сентиментально. Но не про этих девчонок, нет. Они не были сиротками, не учились на отлично, не пели в церковном хоре, не занимались благотворительностью, не страдали неизлечимыми болезнями. Не вызывали у окружающих благоговейного трепета своей добротой и смирением. Они не были хорошими девочками. А значит, не заслужили права на жалость.

Наверное, все они рвались прочь из своих заштатных городков. Хотели другой, настоящей жизни. Как Венди. Поэтому их и не искали.

А может, и не только поэтому.

Я смотрю на левую колонку. Годы. Шестьдесят второй. Шестьдесят третий. Шестьдесят пятый. Потом — трёхлетний перерыв.

А Преподобного как раз эти три года не было в стране. Он живёт за городом. И Венди могла быть в его машине, ну а почему бы и нет, — я словно бы слышу чей-то отчётливый шёпот. Но Синдри 2.0 далеко, так что это мои мысли. И как бы я ни старался их отогнать, всё без толку.

Я не должен думать об этом. Должен быть благодарным.

Но всё-таки мне интересно: сколько