— Я не воришка!

— Пусти его, Юрген, — велел тот, другой. — Раз уж он не вор…

— Да брешет он, Владетель, — проворчал сторож, ослабив железную хватку пальцев.

Ансельм вывернулся из-под руки стражника. Повернулся к своему избавителю, поправляя съехавший на сторону ворот рубахи. И обомлел.

«Владетель», — эхом отдался в его ушах голос злодея Юргена.

Перед ним в луче лунного света стоял князь Райнхольд — собственной персоной. Стоял и улыбался, окидывая мальчишку внимательным взглядом серых глаз.

— Владетель, я…Ансельм, — шмыгнул носом мальчишка, неуклюже поклонившись. В торбе гулко звякнули осколки орбиса. — Ансельм из храма. Мне бы ювелира найти…

— До утра твоя забота подождет? — князь взмахом руки остановил начавшего было ворчать Юргена.

Перед внутренним взором Ансельма встало медленно багровеющее от ярости лицо Хаймэ, не обнаружившего древнюю реликвию. И еще одна картинка — пучок свежих березовых розог в углу каморки. Губы сами прошептали:

— Н-нет…

* * *

— Да уж, тяжко пришлось этому орбису. — Князь задумчиво провел пальцем по выщербленному ободку. — И не только сегодня. Вся позолота стерлась, эмаль выцвела… Такие вещи, друг мой, надо хранить под стеклом. А не выставлять на потеху деревенщинам. Хватило же у тебя тупости…

«Это не я так решил», — хотел оправдаться Ансельм. — «Это все Хаймэ». Но солнечные глаза укоризненно глянули с осколка — и слова замерли на губах.

— Склеить-то можно, — Райнхольд откинулся в кресле. — Но выглядеть это будет ужасно, друг мой. Да и потом, ночь ведь на дворе. Я в религии не искушен, но что-то меня берут сомнения.

Ансельм угрюмо кивнул, съежившись на краю огромного кресла для посетителей. Прав князь. Не чинят при свете огня святые вещи. Но ведь утром — Хаймэ…

— А впрочем, не отчаивайся, — Владетель пристально посмотрел на служку. — Подожди здесь. Я сейчас кое-что принесу.

Ансельм, оставшись один, наконец позволил себе осмотреться. Какая же красота вокруг! В стрельчатых окнах — витражи, как в столичной церкви. На полу — ковер с замысловатым рисунком. Стены скрываются под златоткаными гобеленами, изображающими сцены из жития Солнцеокого. Эх, вот бы эти картины в церковь! Закрыть аляповатые фрески, намалеванные каким-то благочестивым, но бездарным художником больше века назад…

— Нравится?

Ансельм обернулся на голос.

На пороге комнаты стояла девушка, одетая в кружевную ночную сорочку. По плечам змеились темные блестящие локоны, светлые глаза — в темноте цвета было не разобрать, но Ансельм отчего-то сразу понял, что они зеленые — с насмешливым интересом изучали оторопевшего мальчишку.

— Так что, нравятся картины?

— Да, конечно, — прошептал он, отводя глаза.

— Отец их долго собирал, — девушка медленно прошлась вдоль стены, проведя рукой по вышитой глади гобелена. — Мне вот этот больше всех нравится. А тебе?

Солнцеокий стоял посередине поля, усыпанного крохотными фигурками поверженных врагов. В воздетых к небу руках играли сиреневые молнии, а на лице Его застыло выражение мрачного торжества.

— Да…редкий сюжет, — Ансельм нервно передернул плечами. — Солнцеокий до Прозрения…

Древняя сила, оставленная Первозданными в недавно рожденном мире, долго искала свой приют. И нашла его в душе прекрасного и смелого сына одного из царей земных. Светлы были его намерения — хотел он изгнать из границ царства всех врагов отца своего, чтобы счастливо и мирно зажили его подданные. Светла была сила, которую даровал ему мир. Но свет обернулся мороком. Сровнялись с землей города врагов, реки повернули вспять — и стоя на краю испепеленного мира, Солнцеокий заглянул внутрь своей души. И ужаснулся, увидев чудовище. Темным клубком свернулось оно вокруг сердца и глядело на гибнущий мир огненными глазами.

И Солнцеокий отрекся от силы. Отринул ее вместе с отчаянием, страхом, гневом и ненавистью — вечными спутниками могущества. И вернулся в мир людей простым смертным — чтобы преподать вечный урок смирения…

По правде сказать, этого момента, про смирение, Ансельм не понимал — хотя слышал легенду тысячи раз. Конечно, когда враги твоей страны повержены, отчего бы не смириться. Но каким был бы мир, не познай Солнцеокий силу?

— Литания, ты зачем досаждаешь нашему гостю? — спросил вернувшийся князь. Вроде бы и строго, но в серых глазах плясали озорные огни.

— Я картины показываю, — девушка приложила руку к сердцу. — Он же Служитель, ему такое интересно.

— Она не… вы не…досаждаете, — стушевался Ансельм. — Я просто подумал… А сколько это стоит? Ну, то есть, не именно эти картины, а, может, чуть поплоше… В храм чтобы…

— Не так уж и много, — улыбнулся Райнхольд, кладя на стол какой-то запыленный бумажный сверток. — Если «чуть поплоше». Только навряд ли Светлый Хаймэ станет тратить пожертвования на такое.

Это точно. Сколько Ансельм упрашивал Наставника заказать новую чашу для омовения рук вместо старой — облезлой, в сколах и трещинах… Поди ж ты. Нет, сирот в приютах облагодетельствовать — дело светлое и важное, но и храм в конюшню превращать тоже не след…

— Ладно. — Князь разрезал тесьму, охватывавшую сверток. — Как ты смотришь на то, чтобы не гневить Солнцеокого неуклюжей починкой старого, а восславить его новой реликвией?

Не веря своим глазам, Ансельм уставился на золотой орбис, лежащий на столе. Красота какая… По краю — тонкие золотые нити, сплетенные в нарядный узор. А в центре — лик Солнцеокого. Словно светится изнутри!

— Ну что, нравится? — Райнхольд с улыбкой наблюдал за Ансельмом. — Не такой древний, как тот, что ты разбил. Но тоже из Святой Земли. Я сам его привез из похода, когда был чуть старше тебя.

Золотые края орбиса отражали пламя свечи.

— Да не бойся, забирай, — рассмеялся князь, видя замешательство мальчишки.

— Но вам же самому надо, — растерянно проговорил тот, осторожно касаясь орбиса. — Это же реликвия из самой Алхондры…

— У меня этого добра хватает.

Видел бы Хаймэ! Наставник отзывался о Владетеле, как о лютом звере, называл безбожником. А тут — такая жертвенность и доброта. Удивительно, как слепы бывают люди!

— Спасибо вам, Владетель. Спасибо. Вы — самый добрый. Самый лучший. Я буду за вас молиться. И за вас, госпожа Литания, — бормотал Ансельм, неуклюже пятясь к дверям и прижимая к груди бесценный дар.

* * *

— Наверное, я сам виноват, — сказал Хаймэ после мучительно долгого молчания. — Не стоило так уж бранить тебя. В тебе больше страха, чем веры.

— Но ведь это подлинная реликвия! — Ансельм обиженно заморгал. — Князь ее привез из самой Алхондры!

— Не нравится мне твой князь. Не вчера ведь он ее привез? Раз ему не надо — так и отдал бы сразу храму. А то припрятал святой лик, как сухарь в кладовке, на черный день. Сам-то он, Райно этот, часто