— А какова разница в возрасте между вами?

— Мы — близнецы.

— Почему вы его не убьете? — спросил простодушный Виль д'Эвре.

— Чтобы не убить его, я и убежал из дома!

— Кто знает, может быть, уже недалеко то время, когда он уступит тебе место, — заметил Гранфонтэн.

— У него есть сыновья.

— Не стоит сокрушаться, мсье Бассомпье, — вмешалась в беседу Анжелика. — Сегодня осталось не так уж много земель, которыми владеют принцы, король этого не терпит. Вы все равно лишились бы своих владений.

Затем заговорил Эриксон. Он удивил всех, заявив, что хотел бы быть польским королем.

— Почему королем Польши? — спросил Виль д'Эвре.

— Так.

Вот так мечта! Лишь бы иметь власть. Никто не знал хорошо историю Польши. Мысли расплывались, вино циркулировало в крови. Люди забывали о еде, слушая саморазоблачения. Один говорил о том, о чем слушатель никогда и не мечтал, другой рассказывал о жизни, которая промчалась перед его носом. Кое-кто почесывал затылок, уверяя, что он все же победит судьбу и что будет жить лучше, но не знал, когда это произойдет. Грандбуа признался, что у него была только одна мечта: стать очень богатым, носить парик, ездить в карете, иметь слуг и служанок и никогда не уезжать из своего жилища. В Акадии он проводил свое время в горах и лесах, плавал на лодке по рекам, ходил на яхте во Французскую бухту. Но к несчастью, его карманы всегда были пусты. Там не задерживалось ни одного экю. Прощай замок, карета, спокойная жизнь!

Но что бы вы делали каждый день в своей сеньории? — спросила Анжелика — Я играл бы в карты, наказывал слуг, выращивал бы розы, лечил бы свою подагру, и каждый вечер находил бы в своей постели женщину.

— Разных женщин?

— Нет всегда одну и ту же. Женщину, которая принадлежала бы только мне. Я не люблю спать один, мне бывает холодно и страшно. Жизнь на реке Сен-Жан не была для меня удачной Мне не везло. Индианки… Тьфу! О, извините, мадам.

— Мсье интендант, теперь очередь за вами.

— Мне не в чем признаваться.

— Скажите мне, — взмолилась Анжелика беря его за руку.

Этот жест сломил сопротивление Жана Карлона.

— Ну ладно! Когда мне исполнилось восемнадцать лет, у меня была встреча.

— Она была красива?

— Нет.

— Тогда?

— Речь не о женщине!

— Ах!

— А кто же это был? — спросила она тихо.

Мольер, почти неслышно произнес он. Затем он оживился. Его звали тогда Поклепом Мы вместе с ним занимались юриспруденцией, готовясь стать адвокатами. Жан-Батист часто сочинял трагедии и ставил спектакли. Следуя его примеру я решил посвятить себя театральному искусству Но мой отец поколотил меня. Сказал, что я буду предан проклятию, что меня похоронят без покаяния, как собаку, вне кладбища. Его можно понять. И я пошел по пути, начертанному отцом.

— И вы имели успех на этом поприще, — заметила Анжелика. — А Мольер — на своем. Однако я скажу вам, мсье Карлон, не жалейте ни о чем. У комедиантов безумная жизнь.

Ваш соученик знает, какой дорогой ценой приходится смешить Двор. Лучше быть в партере, чем на сцене.

— Итак, мы все удовлетворены своей судьбой, — заключил Пейрак, поднимая свой бокал. — Мсье Карлон, вы не преданы проклятию. Что касается меня, я благодарен своему тернистому пути, который привел меня к встрече г вами в этот вечер, в Канаде. Выпьем же за наши жизненные пути! За наши успехи! За наши мечты! За Мольера! — обернулся он к Карлону.

— За Мольера! тихим голосом отозвался тот, и его глаза увлажнились.

Когда были подняты бокалы с красным вином, послышались далекие аккорды гитары Кантора, ей аккомпанировали флейты и арфы. Чистые голоса пели: «Жаворонок, славный жаворонок'»

— Молодость не знает того, что знаем мы, — сказал Виль д'Эвре. — Эти юноши не знают, что в их рукаве спрятана карта, которая никогда не будет в игре.

Они долго еще пили. В глубине бокалов сверкало солнце, проплывали тени, виноградные гроздья мерцали в тени виноградников.

— За Бургундию! За французское вино! За короля Франции! — предложил Виль д'Эвре, с каждым тостом повышая голос.

И он заплакал, говоря, что Франция так далеко, что о них там забыли, что тоскливо жить в здешних краях. Карлон тоже заплакал, думая о Мольере Анжелика поднялась. Ноги плохо повиновались ей. Эти господа сейчас пойдут курить, а она заснет сном праведника в своей постели.

— Мадам! А вы ничего не рассказали о себе, — запротестовал кто-то.

— О, это правда! Но что я могу сказать после таких серьезных исповедей. Уже давно я мечтала побывать в Америке. Но я тогда была еще ребенком. А позже, пережив множество жизненных случайностей, я стала мечтать о надежном убежище. Я хотела бы обрести элегантное комфортабельное жилье. Я жила бы там с любимым мужчиной, который гоже любил бы меня. Я готовила бы вкусные пирожные своим детям.

— В общем, скромные мечты, как у Грандбуа. Разве вам не приходилось никогда мечтать, как любой женщине, о больших повестях, о Версале, о Дворе?.. Не хотелось понравиться королю?

— Я могла бы понравиться королю, но предпочитаю не нравиться…

— Какое безумие! — воскликнули мужчины — Не хотите же вы заставить нас поверить, что вы презираете Двор… Этот рай для избранных, достойных персон.

Резко повернувшись к ним, она спросила:

— А отравители?

Но ее заявление, вопреки логике, вызвало взрыв смеха. Все развеселились. Отравители?! В Версале?! Анжелика сделала заключение:

— Вот почему я здесь.

* * *

Пейрак подошел к двери, за которой скрылась Анжелика, и заметил Виль д'Эвре. Лицо маркиза было озабочено. Казалось, он испытывает горе. Внезапно он заявил:

— Это несправедливо.

— Что именно?

— Но она вас любит, — возмутился Виль д'Эвре, — она вас действительно любит. Она без ума от Вас. Только вы можете рассчитывать…

— Вы уверены?

— Это ясно… это бросается в глаза!

— В чем вы это видите, маркиз? И маркиз сделал удивительное заявление, в котором не было логики. Но в этот вечер никто из них не мыслил логично.

— Вы — единственный, кто может заставить ее страдать, — сказал он.

На мгновение де Пейраку показалось, что мысли маркиза витают где-то далеко отсюда Он поднес сигару к губам, выпустил голубоватые кольца дыма. Слова де Виль д'Эвре пробудили в нем безотчетную радость «Она действительно вас любит… Она без ума от вас». И потом еще «Вы единственный, кто может заставить ее страдать». Жоффрей до Пейрак вспомнил, как услышал се рыдания за дверью. Она плакала как ребенок в тот вечер, когда он ударил ее Он был тогда взволнован, не пожелав узнать объяснение, что все это значило Она одна имела власть разрывать его сердце, приводить в отчаяние, унизить или возвысить одним только взглядом своих изумрудных глаз. Этот взгляд для других становился неумолимым. Он почувствовал, что ничуть не завидую своим соперникам-ни королю, ни Мулам Исмаилу… Бедняги!.. Он один из всех ее любовников мог вызвать слезы из ее глаз. Он видел ее на коленях у своих ног.