— Ну и что собираются делать следователи? — спросил я.

Его глаза сощурились, а на губах появилась знакомая усмешка.

— Напишут длинные рапорты, а? Запретят нам прицеплять собственные вагоны. Свалят всю вину на меня — почему этого не предотвратил, а?

Эта мысль его, по-видимому, ничуть не огорчала. Взгляды у него были так же широки, как и плечи.

Я расстался с Джорджем, проникшись к нему немалым уважением, и пошел вперед, в центральный вагон-ресторан, где за чашками кофе сидели все актеры, уткнувшись в машинописные экземпляры сценария, что-то бормоча про себя и время от времени издавая громкие восклицания.

Зак бросил рассеянный взгляд в мою сторону, но нарушить его сосредоточенность было бы невежливо, и я пошел дальше, через сидячий вагон, три спальных и передний салон-вагон. По пути мне постоянно кто-нибудь попадался навстречу, но никто не обращал на меня внимания.

В конце концов я добрался до двери вагона для лошадей и постучал.

После опознания и формальностей, которые сделали бы честь любой стране, укрывающейся за железным занавесом, я был снова допущен мисс Браун в святая святых.

Расписываясь во второй раз в ее списке "Томми Титмус", я с интересом отметил, насколько вырос этот список, и обратил внимание на то, что она даже Мерсера заставила расписаться, прежде чем его впустить. Я спросил ее, не побывал ли в вагоне кто-нибудь, кроме владельцев и конюхов, и она, надувшись, как тощий индюк, заявила, что тщательно проверяла каждого посетителя — есть ли он в списке владельцев, и только после этого разрешала ему войти.

— Но вы же не знаете их всех в лицо, — сказал я. — Что вы хотите сказать?

— Допустим, кто-то придет и скажет, что он мистер Ануин. Вы проверите по списку, увидите, что он там есть, и впустите его?

— Да, конечно.

— А что, если это не мистер Ануин, а только себя за него выдает?

— Вы просто выдумываете лишние сложности, — недовольно сказала она. Я не имею права не пускать владельцев. Им разрешено ходить к лошадям, но предъявлять паспорта они не обязаны. И их жены и мужья тоже.

Я просмотрел список посетителей. Филмер фигурировал в нем дважды, Даффодил — один раз. Подпись Филмера была крупной и размашистой и сразу бросалась в глаза. Никто не расписался за него другим почерком: по-видимому, если костлявый и побывал здесь, то, во всяком случае, не под видом Филмера. Из чего не следовало, что он не мог выдать себя за кого-нибудь другого.

Я вернул список Лесли Браун и под ее бдительным оком пошел бродить по вагону, разглядывая лошадей. Они мирно покачивались в такт толчкам, стоя по диагонали в своих стойлах и равнодушно поглядывая на меня, — по-видимому, всем довольные. Я бы не сказал, чтобы Верхний Эвкалипт выглядел более сонным, чем все остальные: глаза у него по-прежнему блестели, и, когда я подошел, он насторожил уши.

Если не считать одного конюха, который спал на тюках сена, больше никто не дежурил при своих подопечных. Наверное, это потому, что их раздражает присутствие Лесли Браун, подумал я: как правило, все, кто работает с лошадьми, крепко к ним привязаны, и можно было бы ожидать, что в дневное время хотя бы кое-кто из них будет сидеть тут на сене.

— А что делается здесь ночью? — спросил я у Лесли Браун. — Кто тогда стережет лошадей?

— Я, — резко ответила она. — Мне отвели какое-то купе, но я отношусь к делу серьезно. Сегодня я спала здесь и снова буду спать здесь после Виннипега и после Лейк-Луиз. Не понимаю, почему вы так беспокоитесь, как бы кто-нибудь не проник сюда без моего ведома. — Она хмуро посмотрела на меня — ей не нравились мои подозрения. — Когда я иду в туалет, я оставляю здесь одного конюха и запираю за собой дверь вагона. Больше чем за несколько минут я никогда не задерживаюсь. Я прекрасно понимаю, как важно обеспечить безопасность лошадей, и могу заверить вас, что они под надежной охраной.

Я взглянул в ее худое упрямое лицо и понял, что она от всей души искренне в этом убеждена.

— А что касается конюшен в Виннипеге и Калгари, — добавила она справедливости ради, — то за это отвечают другие. За то, что может случиться с лошадьми там, я нести ответственность не могу.

Это был недвусмысленный намек на то, что ни на кого другого нельзя положиться так, как на нее.

— Вы когда-нибудь получаете удовольствие от жизни, мисс Браун? — спросил я.

— То есть? — переспросила она, удивленно подняв брови. — Здесь мне отлично. — Она сделала рукой жест, который охватывают весь вагон. — Я получаю от этого огромное удовольствие.

В ее словах не было никакой иронии — она действительно так думала.

— Ну и прекрасно, — сказал я, несколько пристыженный.

Она дважды быстро кивнула головой, словно считала вопрос на этом исчерпанным, — так оно, несомненно, и было, только я все еще старался отыскать какую-нибудь брешь в ее оборонительных линиях. Я еще раз прошелся по всему вагону, освещенному косыми лучами солнца, которые падали через зарешеченные, неоткрывающиеся окошечки (через них ни один человек не мог бы проникнуть внутрь — точно так же, как ни одна лошадь наружу). В воздухе стоял сладкий аромат сена и легкий кисловатый запах лошадей, из небольших отдушин в крыше веяло свежим ветерком, и тишину нарушали только скрип и скрежет вагона да шум электрогенераторов под полом.

В этом длинном, теплом, уютном пространстве находились лошади общей стоимостью во много миллионов канадских долларов — это на сегодняшний день, а если какая-нибудь из них выиграет скачки в Виннипеге или Ванкувере, она станет еще дороже. Я долго стоял, глядя на Право Голоса. Если матушка Билла Бодлера знала, что говорит, этого ничем не примечательного на вид гнедого ожидало великое будущее. Может быть, она и права. В Ванкувере увидим. Повернувшись, чтобы уйти, я напоследок оглянулся и встретился взглядом с Лорентайдским Ледником, который равнодушно смотрел на меня. Потом я поблагодарил усердного дракона в лице мисс Браун за содействие (удостоившись ее сдержанного кивка) и медленно пошел назад вдоль поезда, разыскивая костлявого.

Найти его мне не удалось. Может быть, он находился в любом из закрытых купе. Его не было в переднем салоне-ресторане — ни наверху, ни внизу, не было его и в открытом сидячем вагоне. Я отыскал по очереди каждого из трех проводников спальных вагонов, отведенных для болельщиков, и расспросил их. Каждый, нахмурив лоб, отвечал, что, во-первых, такие куртки, какую я описал, носят тысячи людей, а во-вторых, всякий, кто выходит наружу в такой холод, закутан так, что его толком не разглядишь. Тем не менее я попросил их, чтобы, если им попадется кто-нибудь, подходящий под мое описание, они сообщили Джорджу Берли его фамилию и номер купе.

Конечно, сказали они, только не странно ли, что актер расспрашивает о таких вещах? В первый же раз, когда меня об этом спросили, я мгновенно нашелся и сказал, что Заку лицо этого человека показалось интересным и он хотел бы спросить, нельзя ли включить его в одну из сцен. Ах, вот что? Ну, пожалуй. Ладно, если они его найдут, то сообщат Джорджу.