– Нас в честь дедов назвали, – ответил Филимон. – Его – в честь маминого папы, а меня – в честь папиного.

– А каскадер вам много хлопот доставил? – как говорится, врасплох задал вопрос Грязнов.

Филимон пожал плечами.

– Да нет, – сказал он. – Сидел дома сначала. Потом к вам поехал. Ну а когда Бизон доложил Семену Сергеевичу, что он к вам подался, тот приказал сначала подождать, а где-то через час велел больше каскадера не пасти, а ждать вас и следить за вами.

– Вот ведь какой этот Семен, – усмехнулся Грязнов. – Все знать хочет, любознательный. Он все там же проживает, в Крылатском?

Чистый блеф. Понятия не имеет Грязнов, где живет этот Семен Сергеевич.

– Я его в глаза никогда не видел, – признался Филимон. – Может, и в Крылатском, кто его знает. Бизон с ним общался, а для нас он слишком крутой был.

– Ну хорошо, – кивнул Грязнов. – А чего за мной-то следить?

– А я знаю? Мне куда говорят, туда я и еду.

Он посмотрел на меня и попросил:

– Отправьте меня в камеру. Я ничего не знаю. Все уже сказал.

– Сейчас отправим, – пообещал Грязнов и вызвал контролеров из внутренней тюрьмы. Когда парня уводили, он сказал ему на прощание: – За брата не волнуйся, если у него что-то серьезное, мы отправим его в больницу.

Оставшись наедине, мы долгое время молчали. Прервал молчание Грязнов.

– Ты не виноват, – сказал он. – С этими бандюгами мы поступили правильно. Тут не рассчитаешь силу удара. Ты ему здорово врезал, товарищ самбист, но жить он, думаю, будет.

Я молчал и изо всех сил сдерживал себя. Никто не знает, как чувствует себя человек после того, как бьет – пусть даже врага – в пах, по черепу, по ребрам. Плохо он себя чувствует, даже если это суровая необходимость в его работе.

Меркуловская машина, слава Богу, как я уже говорил, не была ни угнана, ни ограблена. А вот бандитский «мерседес», законспирированный под милицейский, оказался оружейным арсеналом.

В нем обнаружили четыре автомата Калашникова, пол-ящика патронов к ним, два пистолета Макарова и один – системы «Магнум». Такая штучка может проделать в голове дырку величиной с кулак.

Похоже, они так были уверены в хорошем исполнении роли ментов, что особо и не прятались. Интересно, долго ли они так разъезжали по улицам Москвы? Филимона Грязнов об это не спросил. Ничего, пусть отдохнет. Успеется.

Врач доложил, что Алику предстоит операция, а Бизон чувствует себя относительно нормально, во всяком случае о летальном исходе речи нет. Но допросить его лучше завтра.

Да пусть оно все катится к чертям собачьим, думал я. Зачем мне это все нужно? Я уже давно на этой работе, ловлю и ловлю этих бандитов, и что – стало их меньше? Наоборот, их больше становится. Какой-то огнедышащий дракон: я срубаю одну голову, а вырастают две. Или три.

Они сами себя, как скорпионы в банке, уничтожают – и тоже не до конца. Это все равно что воду решетом черпать.

Бывают у меня такие минуты слабости. Эдак минута-две в месяц.

Приехал Стас и заявил с порога:

– Козлов исчез. Вместе с сыном.

Рассказал, что, когда они приехали и позвонили в квартиру Козлова, никто им не открыл. Взломав дверь, они увидели, что опоздали. В квартире никого не было.

– Ну надо же… – расстроился Грязнов и посмотрел с надеждой на меня. – Увезли?

В голосе его было такое отчаяние, что я решил дать ему шанс.

– Или сбежал, – подсказал я.

Минута слабости прошла.

Хащ был против. С чего бы этому хлыщу устраивать такую шикарную жизнь? Конечно, если сходняк решит, так тому и быть. Но все равно – он против. Как говорят судейские, у него на то особое мнение. Но… мы не судейские, думал он, мы воры порядочные.

Он знал, впрочем, что его «особое мнение» разделяют еще как минимум два человека. Хащ надеялся на них. Мнение Татарина и Лазаря кое-что значит. Если они сумеют убедить братву, что таким выскочкам вообще веры мало, а уж Адвокату никакой веры вообще нет. Какой он вор?

Хащу было трудно даже самому себе признаться, что на самом деле Портнов являлся самым настоящим вором. Если положить руку на сердце, можно признать, что, даже когда Адвокат работал в ментовке, он делал это только ради того, чтобы реализовать свою воровскую сущность в самом правильном смысле этого слова. Правильном в понимании Хаща, разумеется.

Просто Алексея Хащенко выводила из себя мысль, что этому хлыщу все вроде как падает в руки. Учиться на юридическом – западло. Работать в ментовке – вообще не обсуждается. Плевать, что для этого должна башка работать. Всех можно купить, даже профессоров, каждый имеет свою цену.

Хащ подумал, что еще немного – и он окончательно запутается. Правильно это или неправильно – быть ментом, чтобы в итоге стать вором? Причем Хащ признавал скрепя сердце, что вором Адвокат был знатным.

Только все равно не лежало к нему сердце. Ну не прикажешь же себе!

Его мысли вдруг резко сменили направление. Как-то Хащ ехал в электричке в Ивантеевку и вдруг увидел огромный портрет покойного Леонида Ильича Брежнева. Шел восемьдесят четвертый год, бровастого уже два года как не было на этом свете, а вот поди ж ты – возвышается. И брови на портрете больше, чем его, Хаща, человеческий рост. Оставил по себе человек память.

Андропов гикнулся, Черненко вот-вот концы отдаст, и никто не знает, что дальше будет. Один умный, хотя и не вор, человек объяснял как-то Хащу, что конец века всегда убыстряет события. Эти коммунистические вожди, чтоб их черви побыстрее сожрали, будут умирать, умирать и оставлять этот мир навсегда, когда на их место придут другие – с другими понятиями. И тогда-то начнутся такие изменения, что все вокруг станет совсем другим. А вот каким это «другим» – никто не знает. Но очень может быть, что генеральным секретарем станет самый авторитетный вор.

Хащ возразил тогда этому человеку, что это невозможно: вор никогда не станет вступать в партию, а значит, никогда не сможет стать генеральным секретарем. А тот спокойно так ответил, что если воры решат завалить партию, то и завалят.

– Ты дурак, – сказал ему Хащ. – Коммунистов никто никогда не завалит. Помнишь, что Лукич сказал? Он сказал, что они пришли всерьез и надолго.

Лукичом он называл Ленина.

– Семьдесят лет, – сказал тогда ему тот человек, которого, кстати, все звали Профессор, – это очень, очень долго. Но долго – это не всегда. И они это понимают.

– Кто?

Профессор поднял палец вверх, указывая на небо.

– Все они знают, – повторил он. – Вот увидишь: через пару лет они начнут все изменять. А еще лет через десять они нахапают и успокоятся. И все изменится. Ты не узнаешь страну, в которой живешь. Главное сейчас – в зоне не сгинуть.