Так мы не только праздновать Рождество к вам приехали, не так ли? — задаю я наконец занимающий меня всю дорогу от Ансбаха вопрос. — Я теперь что-то вроде пленницы в этом доме? Еще одна бабочка в Алексову коллекцию…Вот ведь даже не догадывалась о ваших коварных планах.

Мои слова вызывают на его лице слабую улыбку.

Никакая ты не пленница, Шарлотта, — отвечает он мне, — а если и бабочка, то самая очаровательная из всех…

Вот к чему он сейчас это сказал? Просто так, ни к чему не обязывающие комплименты, от которых, между прочим, у некоторых особенно мечтательных особ, вроде меня, просто крышу сносит, а самому комплиментщику, похоже, и дела нет. Я смериваю его все тем же раздраженным взглядом и наконец многозначительно произношу:

А ведь, знаете, Юлиан терпеть не может бабочек, они вызывают у него отвращение… а вы, Адриан, все равно подталкиваете меня к нему. Почему? Зачем вы это делаете?

Мы снова смотрим друг на друга, и этот взгляд мне удается выдержать на порядок лучше предыдущего.

Скажите просто: вам безразлично, что я встречаюсь с вашим пасынком? Это ничего не значит для вас?

Шарлотта, — с предостережением в голосе одергивает меня мужчина напротив. — Что на тебя нынче нашло?

Я провожу руками по своим джинсам — ладони неожиданно потеют, но кураж никуда не девается.

А что если это любовь, — говорю я с удивляющей меня самое смелостью, — что если это любовь нашла на меня? Что тогда вы скажете, герр Зельцер?

Вижу, как его губы поджимаются в единую тонкую линию.

Скажу, что в таком случае тебе стоит получше управляться со своими чувствами, Шарлотта Мейсер. Давать им волю не всегда полезно для душевного… да и физического благополучия.

От этой короткой отповеди у меня краснеют уши да и все тело, пожалуй, тоже, ведь жарко мне становится даже в тех местах, о наличии которых я обычно и не вспоминаю…

Вот твои вещи, — протягивает он онемевшей мне мой же рюкзак и тут же добавляет: — Если хочешь съездить к себе на квартиру и привезти необходимые на первое время вещи, то можешь взять для этого наш «фольксваген»… Ключи на крючке в прихожей.

Мои зубы так крепко стиснуты, что я едва ли могу ответить ему, а потому молча киваю головой.

Ненавижу тебя! Ненавижу тебя, Адриан Зельцер, высокомерный, надутый, самоуверенный… добрый и заботливый мужчина с каменным сердцем…

Ненавижу вас, — выплевываю я ему в спину, когда он поворачивается ко мне спиной.

Он замирает на месте, но ко мне не оборачивается:

Это ты зря, — произносит он наконец тихим, словно вымученным голосом, а потом прикрывает за собой дверь.

Только тогда я и понимаю, что по сути призналась ему в любви — слишком уж мое «ненавижу вас» было похоже на страстное признание в чувстве обратном ненависти, и он, конечно же, понял это. Понял и просто ушел, посколько не мог сказать мне ничего утешительного в ответ… «Это ты зря». Зря что, влюбилась в него? Неужели именно это он и хотел мне сказать?!

Я ожесточенно прикусываю зубами свой палец и почти рычу от отчаяния — все, пора выбросить это наваждение по имени Адриан из головы и вернуться с небес на землю… На землю к Юлиану.

К Юлиану, который если и не любит меня, то хотя бы хочет, а для разбитого и отвергнутого сердца — это что-то да значит… Вот возьму и надену это батистово-кружевное безобразие, что припрятано за ремнем моих джинс, а потом оставлю дверь открытой — пусть тогда он сам кусает локти, понимая от чего отказался…

Пусть живет со своей Франческой, пусть спит с ней, пусть… Слезы обжигают мне веки, словно кислотой. Кого я обманываю, право слово: не стану я надевать ничто столь откровенное ради Юлиана… Конечно, не стану. Не такая уж я дура, право слово, чтобы залечивать сердечные раны в чужой постели — это не про меня. Я не такая…

Прижимаю к обожженным глазам клочок батистового неглиже и в слезах падаю на кровать.

Несчастная, с красными от слез глазами, я покидаю комнату и снимаю с крючка в прихожей хорошо знакомый мне ключ от «фольксвагена» — с кухни между тем доносится негромкий разговор между дедом и Алексом, которые, судя по запаху, продолжают выпекать рождественское печенье. Кажется, я имею все шансы объесться им на годы вперед…

За рулем я чувствую себя достаточно уверенно и даже успеваю подумать о том, что, собственно, предполагает наш с дедом неожиданный переезд: должна ли я полностью отказаться от нашей с Изабель квартиры или все-таки стоит продолжать платить за нее, несмотря на то, что какое-то время я не буду в ней жить… Ответа у меня нет, а потому решаю отложить решение этого вопроса на потом.

Шарлотта, — восклицает моя новая подруга, удивленно ахая, — не думала увидеть тебя так скоро, тем более в канун Рождества… Как твой дедушка? Надеюсь, с ним все хорошо?

Я отвечаю, что операция прошла успешно и что дед чувствует себя превосходно, учитывая обстоятельства, а в остальном… вот, переезжаю к Зельцерам. Глаза Изабель делаются размером с чайные блюдца…

То есть ты переезжаешь к Юлиану? — уточняет она с придыханием в голосе. Боже, на это неприятно смотреть! Страшно представить, какой влюбленной дурочкой выглядела прежде и я сама, стоило упомянуть в моем присутствии имя этого парня…

Я переезжаю в его дом, — поясняю я с ударением на последнем слове. — В дом, а не в его комнату…

Так вы еще не того? — все с тем же придыханием выспрашивает она у меня. — Не переспали?

Я только развожу руками.

Ну ты же знаешь, вот такая я странная девушка.

Слушай, странная девушка, — треплет Изабель меня за руку, — ты это, не тупи, подруга: вы с Юлианом почти месяц встречаетесь, а ты все еще ему не дала… У тебя все хорошо с головой? — теперь она стучит согнутым пальцем по моей каштанововолосой макушке.

Я смотрю на нее грустным, снисходительным взглядом взрослого человека, освободившегося от давнего, угнетающего мозг морока — в данном случае, влюбленности в Юлиана — и просто пожимаю плечами:

Не думаю, что странные девушки должны и могут поступать иначе, Изабель, но я подумаю над твоими словами, обещаю.

Потом я укладываю в спортивную сумку вещи первой необходимости, надеваю свое единственное платье: то самое, красного цвета — и наконец покидаю стены нашей с Изабель квартирки. В какой-то момент ловлю себя на мысли о том, что не ощущаю себя покидающей свой дом — нет, я ощущаю себя возвращающейся домой. Еще одна странная реальность странной же девушки…

Около дома Зельцеров я вижу две незнакомые мне припаркованные машины — неужели у них… то есть теперь уже у нас гости? Уф, зря я, должно быть, вырядилась в это платье! Но делать нечего: стучу в дверь…

Шарлотта! — восклицает открывшая мне дверь Анна Харль, заключая меня в свои мягкие, удушающие объятия. — Как же я рада тебя видеть да еще и в такой во всех смыслах приятнейший день, как Рождество — во истину это настоящий подарок для меня, дорогая. Представляешь, — продолжает она скороговоркой, — подъезжаю я, значит, к дому брата и внутренне настраиваю себя ко встрече с Франческой: думаю, ну все, берегись, дорогая Аннушка, сейчас начнется веселая канитель с вашими раскланиваниями, а тут — раз! — и Адриан сообщает мне, что Франческа уехала праздновать Рождество в Италию. Вот те новость! Я почти готова пуститься в победные танцы, но тут замечаю твоего деда: они с Алексом уплетают кокосовое печенье, запивая его огромными такими стаканами с молоком. И кто это у нас здесь вопрошаю я, абсолютно заинтригованная. «Йоханн Шуманн, моя прерасная леди!» — отвечает мне твой дед, и я влюбляюсь в него мгновенно. А потом Алекс рассказывает мне ошеломляющую новость о вашем с Йоханном переезде в дом моего дорогого брата, и я такая думаю: «Уж не из-за вас ли Франческа умотала в свою солнечную Италию?», и эта мысль заставляет меня пойти и расцеловать твоего дедушку в обе его морщинистые щеки, а теперь — ты уж не обессудь, дорогая, — я хочу расцеловать и тебя.