– Мне повезло, что ты работаешь в эту субботу, Тома.

– А ты, птичка моя, значит, не работаешь?

– Спасибо, что согласился прийти.

– Какая разница? Не ты, так твоя ужасная подруга. Злой рок. А ты к тому же пользуешься своей неотразимой внешностью, чтобы эксплуатировать старого друга Франклина. Это некрасиво, Ингрид.

Говоря это, он широко улыбался. Ингрид передала ему пластиковый пакет. Он сунул его в карман и заказал сэндвич из багета с ветчиной и кружку пива.

– Только чтоб корнишоны были не слишком маленькими и кривенькими, – предупредил он официанта. – Ингрид, ты, видимо, красилась штукатурной лопаткой, но тебе идет. Что будешь есть?

– То же, что и ты. Корнишоны – это замечательно.

– Не думал я, что танцовщицы питаются бутербродами.

– У меня хороший размен.

– Что?

– Мой организм хорошо работает.

– Да-да, у тебя хороший обмен. Я бы сказал, у тебя отличная конституция и прекрасная наследственность.

– Попробуй то же самое сказать по-английски, посмотрим, что у тебя получится, дурак ты этакий!

– А зачем? Вас, англоязычных, несколько миллиардов. Скажи еще что-нибудь, это так забавно! Я так чудесно расслабляюсь…

– У меня есть идея получше.

Она встала позади него и стала локтями разминать ему трапециевидную мышцу, глядя в окно на небо. Пышная, клочковатая, колышущаяся пряжа стального цвета. Предвестие отвратительной погоды. Построенные бароном Османом дома постепенно окрасились в телесный цвет. Ингрид подумала, что в Неваде такого не бывает.

* * *

Они миновали вестибюль. Выйдя на улицу, одновременно подняли голову.

Облака, похожие на серую кашу, совсем как мозг Ренье. Попытка с треском провалилась, и теперь бывший шеф Берлена унесет имя американца в могилу. Ларошфуко говорил: “Старость – вот преисподняя для женщин”. Чепуха. Со времен Короля-Солнца между полами установился паритет.

– Такси или поезд?

– Лучше поезд. Нам не к спеху.

– Не отчаивайся, Лола. Еще что-нибудь придумаем.

– Я не отчаиваюсь. Просто возвращаюсь в исходное состояние. Обретаю ясность ума.

Они зашагали к вокзалу. Их кто-то окликнул. Это был санитар, мчавшийся со всех ног с пластиковой доской в руке.

– Вам никогда не говорили, что терпение вознаграждается?

Дрожащей рукой на доске были выведены пять букв: ВОСКИ.

Лола недоуменно взглянула на Берлена.

Он пожал плечами, подумал и набрал на мобильнике номер телефона. Потом нажал на отбой, заволновался:

– Габриэль не отвечает.

– Может, еще кому-нибудь позвонишь?

– Я никому, кроме нее, не доверяю.

Такси высадило их на улице Эшикье. Берлен проверил, нет ли в квартире засады, и подробно проинструктировал Лолу. Ей не следует выходить из дому. Когда будут новости, он ей сообщит.

Лола остановилась посреди гостиной. После всего, что произошло, – внезапное бездействие. И ноги будто налились свинцом.

Она растянулась на кровати. Зазвонил телефон. Пусть себе звонит. Это не Берлен: они договорились об условном знаке.

* * *

Она открыла глаза. Было темно. Странно, ей помнилось, что она уснула, не выключив лампу. Слышался чей-то голос. Она села на кровати, прислушалась. Телевизор. Узкий двор-колодец служил резонансной камерой и усиливал звук, почти заглушавший шум дождя. Она встала, закрыла окно.

В голову лезли мрачные мысли. Сколько можно бояться? Может, ей нужно было обо всем забыть? Судьба решила бы все сама. Порой долгими ночами, когда бессонница многократно умножала ее тревогу, у нее возникало ощущение, что свобода воли – всего лишь самообман. Мы суетимся, пытаемся что-то исправить, но в конечном счете ни на что не можем повлиять. Какая-то темная сила руководит каждым нашим движением.

Она прошла в сверкающую чистотой гостиную, прислонилась лбом к оконному стеклу. Как прекрасна эта буря, обрушившаяся на Париж! Только свирепая стихия давала ей ощущение жизни.

Она распахнула окно в ожидании грозы. Вспомнила, как в детстве в конце лета гуляла по пляжу. Неспокойное море, свинцовые тучи. Волны, вспучивающиеся на ветру. Серый дождь в косую линейку. И она, промокшая, взбудораженная этой объединенной яростью стихий, благодарила языческого бога за это неистовство, эту энергию, которая связывала ее со Вселенной. Она начинала танцевать, петь на своем детском, самой придуманном языке.

Она вытянула руку. Дождь облизал ей пальцы, как ласковая собака.

Ей уже не уснуть, лучше почитать. Она хотела зажечь свет, щелкнула выключателем. Ничего. Может, она ошиблась и гроза уже прошла, создав проблемы с электричеством?

Нет. Если у соседа работает телевизор, значит, тока нет только у нее в квартире. Она отправилась на кухню к щитку.

Тень. Она вскрикнула. Тяжелое мужское тело придавило ее к стене, ладонь крепко зажала рот. Она ударила его коленом в промежность. Он зарычал, но не выпустил ее. Сильный, как слон. Она пыталась вырваться, чувствуя, как он тащит ее в холод. Он сломает ей шею? Одно движение, хруст позвонков – и ее нет. Она хотела взмолиться о пощаде, но огромные пальцы расплющили ей губы и язык.

Она почувствовала, что проваливается в пустоту, вскрикнула. Он держал ее за ноги, а дождь стегал ее. Внизу – улица. Белое пятно. Ее отражение в окне дома напротив. Она принялась кричать.

Она почувствовала, что скользит вниз. Теперь он держал ее за лодыжки. Она перестала дергаться. Тиски на правой лодыжке разжались. Мозг сковало страхом. Она обмочилась, залив себя сверху. Тиски разжались и на левой лодыжке.

Он поднял ее. Бормоча молитву, она опустилась на пол, обессилевшая, задыхающаяся. Но она не плакала. Он обливался потом и тяжело дышал.

– Ну что, поняла наконец, что надо помалкивать?

– Мучить людей – это и есть твоя жизнь, дебил? Как же ты жалок! Так больше продолжаться не может. Тебе конец.

Он шумно втянул воздух, и она поняла, что совершила ошибку. Он здесь не для того, чтобы запугать ее. Он просто колеблется, не решаясь выполнить отданный ему приказ. Оскорблять его – просто безумие.

Она его умоляла, клялась, что будет слушаться. Попыталась дотронуться до его груди, до его лица. Он поднял ее, как соломинку, попытался сбросить снова. Она сумела ухватиться за решетчатое ограждение. На сей раз он действовал уверенно, без малейшего сомнения.

Он выталкивал ее, давя на грудь, а левой рукой колотил по пальцам, цеплявшимся за ограждение. Сухожилия на руке трещали.

Силы мало-помалу ее оставили.

Она больше не увидит сына, подумала она и позвала его по имени.