подоконник камешки. За плетнем Устинья, привстав на цыпочки, помахала мне. Поспешно поднявшись, я выскочил. Улица была пуста. За пристанью в тени ивы, у самого берега, качалась знакомая лодка. Синие ласточки, низко целуя воду, раскрывали раздвоенные хвосты. Устинья пошла мне навстречу сразу и тут же потащила за рукав под ветки, в тень погуще. Обняла, прижалась крепко. Взяла подарки. Обрадовалась платку. Но больше всего перчаткам. Тут же натянула одну на руку — выставив перед собой ладонь, согнула как для поцелуя, ковшиком. Я поймал, прижал к груди.

— Куда же пойти в них? Али на посиделку? — Она освободила руку, вздыхая довольно. — Тут-то такого не видали.

Потянулась, целуя.

— Погоди, мне возвращаться нужно. — Я придержал ее за плечи.

— Чего так скоро-то? — Устинья вытащила из фантика карамель, развернула. Сморщив лоб, пыталась в сумерках разобрать надпись на обертке. — Я сладкое страсть люблю. Было в детстве, братья обманули меня. Дали жмыху, а сказали, мол, шоколад. Ух, я не простила их. — Она засмеялась негромко и тут же обернулась посмотреть, не идет ли кто. — Потом-то золы им в портки засыпала. Мамка выдрала меня, а мне что? Я на своем поставила.

Я молчал.

— Так что же ты идти-то хочешь? Рази не думал про меня?

Потеребила синий конфетный фантик с солнцем. Я поднес к глазам — прочел надпись: «Печаль на сердце утешится радостию».

— Еще какое-то время я буду в Ряженом, сюда же приедут люди на подмогу. Дела мои пока тут не окончены. А ты вот что. Ты пока не бывай в Ряженом. И лучше всего тебе и вовсе уехать.

— Далеко ль это? Ты ведь с собой не возьмешь. — Она невесело улыбнулась, отступила. — Я одна. Замуж отдали, как мне все, знаешь, мамочка пела — во чужу деревню в семью несогласну? Мне некуда.

Я стал спешно говорить, что к ним домой еще придут, и я ничего не поделаю. Она зашептала, заспорила, не испугалась, а разозлилась. И расплакалась. Простились мы плохо, скомканно.

В хату я вернулся в разладе с собой. Посидел, растирая руками лицо, разбирая путаницу мыслей. В коридорчике слышались мягкие шаги хозяйки. Поднявшись, вышел во двор вслед за ней. Думая о том, что предстоит сделать, смотрел, как она споро, аккуратно кормит птицу. Льет воду в корытце. Глянув на меня с улыбкой, Марина принялась ворочать бочку, я подошел, помог придержать. От бочки шибал в нос запах кислой капусты. Куры и гуси топтались вокруг корытца, лезли под ноги. Хозяйка шикнула на них без толку, ушла в дом. Ставя на место бочку, я поднял с земли гнет, подкинул в руке — тяжелый. Приметной вытянутой формы, посередине — круглая дыра. Сполоснул его от налипшей соломы тут же, во дворе. Занес в дом. Марина засмеялась — никак решили капусту заквасить.

— Это откуда у вас? И давно ли?

— Муж нашел там, где в яму сверзился. Вот, сгодилась. — Она глянула мельком, перебирая пшено и ссыпая его в миску. — А вы чего? Кисленького охота?

Я уговорил подыскать гнету замену. Марина, насупившись, с сомнением отдала его.

Позже я ждал там же, у пристани. Но уже совсем другого конфиданта. Чтобы не шататься из стороны в сторону, уговорил себя сосредоточиться на повторении скучнейшей директивы для окружных милиционеров, вроде бы «о порядке организации милиции укрупненной волости» или еще о чем, бог его знает. Повторял машинально, не думая. Почти час так простоял, сунув сжатые в кулаки руки в карманы пальто, всматриваясь в сумерки, грозившие вот-вот окунуть во тьму Ряженое и округу. К счастью, Данила не подвел. Репин шагнул из лодки, придерживая полу пальто. Повозился, нырнул рукой:

— Сиди ты! Чертово животное! Забирайте!

Из-под его руки выскочила морда — вот это номер.

— Вася, зачем вы его притащили?

Вася вылез из лодки, спустил собаку на землю. Мой пес Брегет торжественно заковылял вперед, смерив меня взглядом. У ног обнюхал ботинки, сел. Брюзгливый, одышливый, в складках, как старый диван, Брегет умудрялся иметь вид лорда. Я подобрал его пару лет назад. Истинной клички не знал и назвал за привычку будить меня по утрам. В Ряженом он был бы обузой. Я и оставил его Васе, попросил присмотреть. Но вот тебе, пожалуйста!

— Вася, вы чем думали? — Брегет сидел смирно, демонстрируя непричастность.

— Извел меня. Соседи ругаются. Взялся лаять и выть! — начал отмахиваться от нападок Вася и запальчиво продолжил: — От него польза может быть. Работать по следу!

Это вряд ли. Брегет отличался полной индифферентностью к милицейской, да и любой службе. Днями лежал под столом в моей комнате. И я уверен, он не открыл бы и глаза, вздумай кто зайти и вытащить имущество — книги, инструменты — и даже снять со стены единственное украшение — карту. Репа почувствовал вину за оплошность и заговорил на ходу:

— Ты еще… это… не волнуйся. За чистку.

— Да черт с ним, как-то решится.

— В положительном ключе! Не сомневайся. Мы с Сидорней тебе дали характеристику как товарищи, а что же? Студент и при власти пострадал, из университета выперли.

Данила окликнул нас, привязывая лодку.

— И я с вами пойду. Бегать не буду, — он ткнул в пустую штанину, — а пальнуть сумею.

Я отказался.

— Мы сейчас еще товарища возьмем. Ты нас только до раскопа доставь. На лодке быстрее.

Он хмуро согласился и, обгоняя Репина, спросил:

— А чего на меня-то не подумал? Когда ряженских брали. И сейчас от — положился.

— А ты обиделся, что ли, что тебя в разбойники не взяли?.. Думал и на тебя. Но шаг-то у тебя приметный. И в яме ты сутки просидел, я твои ушибы осматривал. Без обмана все.

Репин на ходу бросил мне:

— Ты почему думаешь, сейчас нужно брать?

— Он тянуть не будет. Знает уже. Я проверил, в порту сейчас два иностранных судна. Уйдут в полдень, на рассвете. Он попробует до них добраться.

— Тарап[75], нам в помощь, быстро дойдем. — Данила махнул в сторону волн залива.

Впереди мелькнул силуэт местного милиционера, я ускорил шаг.

* * *

Обогнув мыс, Данила провел лодку, держась ближе к берегу, в тени песчаных, синеющих в темноте склонов. Поднимались мы по знакомой тропинке на склоне. Лезли небыстро, то и дело оступаясь в темноте. Когда до края оставалось немного, я сообразил, что что-то не так. По берегу метались огни, слышались крики. Выбравшись, разглядел палатки. Потом свет фонарей, уже у самого раскопа. Мы припустили бегом к яме. У входа в погребальную камеру суетились люди. Сам вход был завален глиной. Балки, подпирающие стенки, подбиты, одна