Американец кивает:

– Неправдоподобно, но проверю.

– Сегодня я у вас ничего не прошу. Но для дальнейшего нашего сотрудничества вы тоже должны со мной чем-то делиться, это дорога с двухсторонним движением. Меня интересуют любые террористические группировки и любые угрозы в этом регионе. Ваши действия и ваши интересы меня не интересуют, мне нужна информация, чтобы действовать. Против наших общих врагов, а не против вас. Все ясно?

Американец кивает.

– Так вас все-таки подвезти куда-то?

– Не надо. Пройдусь.

– Напрасно. Возьмите такси. Здесь все еще небезопасно. Удачи…

Выхожу из недостроенного здания, приветливо машу рабочим, показываю большой палец. Дохожу до машины, присаживаюсь на корточки и внимательно изучаю то, что вижу. Может быть, у меня паранойя – но посмотрим, какая будет у вас после трех покушений на убийство. Под днищем ничего нет, почти даже грязи. Машина совсем новая.

Сажусь в машину, ставлю в мобильник аккумулятор, рабочую «симку», смотрю на непрошедшие звонки, и вид их меня не радует. Восемь звонков от товарища полковника, блин, моего шефа. Значит, либо койка в белорусском посольстве не такая удобная, либо что-то произошло.

Делать нечего, приходится перезвонить. Шеф отвечает крайне раздраженным голосом, судя по фону – он в своем кабинете.

– На связи.

– Какого черта? Какого черта ты отключил мобильник!

Дорогой мобильный оператор. Но говорить этого не стоит – шутки с начальством хороши до определенного предела.

– По необходимости. У меня была встреча.

По какой бы ты линии ни разговаривал, даже по защищенной – надо соблюдать культуру связи. Это святое правило. Если будешь болтать лишнее по закрытой связи – сам не заметишь, как сболтнешь лишнее и по открытой. Не стоит, например, пользоваться специфическими терминами, такими, как «оперативная необходимость» – достаточно сказать просто нейтральное и ни к чему не обязывающее «необходимость». Двадцать первый век на дворе – век тотального прослушивания, и чаще всего первую фильтрацию делает компьютер на основе слов и фразеологических моделей, определенных как подозрительные. Научись не употреблять их – и выпадешь из поля зрения Старшего Брата…

– Немедленно сюда! У нас чрезвычайная ситуация.

Прокол. Я бы сказал – беда.

– Понял. Еду.

Блин, ну что еще там. Не понос, так судорога…

В оперативном центре – переполох, все стоят на ушах, и это плохо – много шума чаще всего бывает из ничего. Во дворе собирается колонна, неслабая такая колонна. Головной БТР поводит по сторонам своей пушкой. Что касается моего опыта, то я такие вещи оцениваю скептически: сразу засекут местные и сообщат, куда надо. А Аль-Малик знает нас, знает наши методы, черт возьми – он один из нас. И как только наблюдатели у дороги сообщат о конвое, о вооруженном БТР – он сразу смоется. И все.

Меня, конечно, слушать никто не будет. Тут все сами с усами и пятая точка с волосами. Как-то так.

У конференц-зала меня перехватывает Павел Константинович. Потный, злой, глаза, как у собаки, у которой отняли кость.

– Пошли!

Заходим в кабинет.

– Ты какого лешего уходишь со связи?

Я делаю морду топором.

– По оперативной необходимости.

Шеф машет рукой:

– Знаю я твои оперативные необходимости. Только что поступил сигнал по Аль-Малику. Мы считаем его достоверным.

– Какой сигнал?

– Бедуины скрывают его в Ар-Рутбе. Возможно, он готовится переправиться через иорданскую границу. Данные достоверные.

Мне это не нравится.

– Что опять? Что рожу кривишь?

– Мне это не нравится, – говорю я. – Аль-Малик не будет убегать. Он и в Сирии не убегал, его вывезли в бессознательном состоянии.

Вот поэтому меня стараются не допускать на брифинги с начальством. У нас начальство живет по принципу, сформулированному еще при Хрущеве: есть два мнения: одно мое, а другое – глупое.

– И тем не менее он там! – старается не выйти из себя шеф. – Данные достоверные. Мы не знаем, что он там делает, возможно, он ждет какой-то помощи, возможно, там просто его лежка, возможно, еще что-то. Решение на реализацию принято, так что не возникай.

Ну, раз принято…

– То есть на брифинг мне идти не надо, верно?

– Нет. Можешь не присутствовать.

Интересно – у американцев, кичащихся своими достижениями в менеджменте, – такая же фигня? Такая же… Как-то раз, когда был жив еще Джейк, я описал, что делается у нас, и спросил: у вас такая же ерунда творится? Он послушал, сказал – такая же. Только со слайдами.

– Тогда я, пожалуй, пойду. Зачем мне здесь торчать.

– Стоять.

Я делаю недоуменную мину.

– Хватит придуриваться. Ты нам нужен. По двум причинам. Первая – ты имел дело непосредственно с Аль-Маликом. Знаешь его, знаешь его повадки, можешь опознать.

– Красин с ним тоже имел дело, – возражаю я. – И он будет явно не против поиметь с ним дело еще раз.

– Это первое, – шеф не обращает внимания. – Второе – информаторы, которые нам дали информацию. Это палестинцы.

– Палестинцы?! – Удивлению моему нет предела.

– Да, люди из «Хезболлы». Их агентура получила информацию. Сейчас они подъедут. Ты имел с ними дело, значит, можешь оценить и тормознуть, когда надо будет.

– Слушаюсь, – говорю я, – а как насчет…

– Да заткнешься ты или нет! – взрывается шеф. – И без тебя тошно. Если так – я и сам мастер подъелдыкивать. Если хочешь знать – я каждый день тут за вас, живоглотов, по башке получаю. На мое место встань!

Вообще-то верно.

– Понял. Прошу прощения…

Переждав начальственную бурю, спускаемся во двор. Во дворе – не протолкнуться от машин. Среди всех я мгновенно выделяю Амани – огромные глазищи, цветастый платок – кашида, полувоенная форма и «АКМС» за спиной. Она демонстративно на меня не смотрит. Зато подполковник Сулейман Мусауи, стоя у своего китайского джипа, такого же, как был у меня, пока не взорвали, – смотрит на меня, как будто я ему денег должен.

Так еще и иракцев привлекаем? Хреново.

– Почему иракцы? – негромко спрашиваю у шефа.

– Без них никак.

Понятное дело, правила. Мы не имеем права проводить какие-либо операции здесь без привлечения иракской стороны. Правило это, понятное дело, нарушалось, и не раз – но всему надо знать меру, и мы ее знаем. В этом, кстати, мы тоже сильно отличаемся от американцев: мыслительную конструкцию «если нельзя, но очень хочется, то можно» они не поймут никогда в жизни.