Пол тоже вел себя, мягко говоря… непорядочно. Он качался под Иркой, как лодка в шторм, швыряя ее из стороны в сторону.

Ирка попыталась ухватиться за стену – пальцы скользнули по чему-то гладкому, больше всего напоминающему сплетенные прутья.

– Аккуратней, хлопы, аккуратней несите! – брюзгливо процедил гнусавый голос. – Возьмет мерзкая ведьма и придаст себе ворожбой вид лишившейся чувств. А перед судьями объявит, что потеряла сознание не для того вовсе, чтоб избежать дознания, а от причин естественных, от учиненных вами тряски и качания.

Ведьма – это она, согласно кивнула Ирка, но почему, собственно, «мерзкая»? Даже ее скупая на похвалу бабка, и та всегда говорила, что внучка у нее симпатичная. Кому это она тут так сильно не нравится? И где – тут? Ирка задрала голову. Над головой зияло широкое круглое отверстие. Над отверстием скакал сводчатый каменный потолок, будто Ирку спускали по высоким ступеням. Мимо проплыл трескучий чадящий факел – от него на низких арочных сводах плясали черные ленты теней. Вонючий смоляной дым ударил в нос, заставив припомнить вонь горящей цыганской юбки. Ирка закашлялась.

– Как возможно, пан ксендз[20], чтоб она ворожила, ежели мы как схватили ведьму, так сразу ее и подняли, чтоб она и пальцем до земли дотронуться не могла? – возразил гнусавому густой хрипловатый голос. Голос показался Ирке смутно знакомым, вроде бы слышала она его совсем недавно, но тогда он звучал совсем не так робко и заискивающе. – А потом в корзину ее, и уж до самого магистрата с плеч не спускали.

В корзину? Ирка снова заметалась между плетеных стен. Она что, курица из супермаркета, чтоб ее в корзинку класть?

– Ты, солдат, уж не споришь ли со мной? Знаешь ли ты, что отрицание ворожбы суть ересь? В защитники ведьм решил податься? – гнусавый голос теперь звучал зловещим шипением. – А может, начитался отвратных книжонок отца-иезуита фон Лангенфельда – и как только папа римский не отлучит сего безбожника от церкви? – который имеет наглость писать, что мы сами всех ведьм придумали?

– Никак нет, пане ксендзе! – в хриплом голосе слышался откровенный ужас. – Да как бы я осмелился… Да я и читать-то не умею вовсе… Да чтоб я супротив пана ксендза и судей духовных, что есть единственная наша защита супротив колдовства… Спасители наши… – хриплый уже лепетал, изнемогая от страха. – Я к тому, что все повеления пана ксендза, как лишить ведьму чар, мы выполнили в точности…

– Гляди, солдат! Отцы-дознаватели все слышат и ничего не забывают, каждому – каждое его слово в свой срок припомнят, – гнусавый сделал долгую паузу.

Ирка даже сквозь прутья корзины чувствовала, как истекает ледяным, обреченным ужасом несчастный обладатель хриплого голоса.

– Ладно уж… – гнусавый слегка смягчился. – Вытряхивайте ужасное чудовище.

Корзина резко перевернулась – куда там самым крутым аттракционам, – и ужасное чудовище Ирка с протестующим воплем грудью вывалилась на затоптанный каменный пол. Отчаянно завозилась на покрывающей его темной корке застарелой грязи, попыталась опереться ладонями – скрученные за спиной руки только дернулись.

– Что спишь на ходу – подымай ее! – скомандовал хриплый – теперь в нем звучали начальственные нотки.

– Я не сплю! – сквозь явственный зевок возразил третий, молодой и тоже вроде бы знакомый голос.

Ирку больно ухватили за стягивающую запястья веревку и вздернули на ноги. Она очутилась лицом к лицу с обладателями голосов.

Ну, и ничего, в общем-то, удивительного. По крайней мере теперь Ирка точно знала, что перенеслась в третий тур. Перед ней, обряженные в обтрепанные камзолы городской стражи, стояли скарбник Витек, тот самый, что все надеялся перебить заговор Бабы-яги, и младший, так и оставшийся для Ирки безымянным, инклюзник. Косясь на стоящего позади него человечка, инклюзник боролся с отчаянной зевотой.

А это, надо полагать, местный. Абориген. За спинами стражников Ирка разглядела маленького пузана в темной монашеской рясе, пахнущей луком и сладковатой гарью жженого мяса. Собаки, наверное, его любят, а вот люди… Откинутый капюшон позволял разглядеть оттопыренные, как ручки кувшина, уши, бульдожьи щеки и выложенный поверх рясы тройной подбородок. На голове коротышки красовался аккуратно выбритый круг, окруженный венчиком пегих, давно, а то и никогда не мытых волос. Кажется, такой оригинальный причесон назывался тонзурой.

Пузан встретился с Иркой глазами и в ту же секунду прикрыл лицо растопыренной пятерней.

– Не так, олухи! – отгораживаясь от Иркиного взгляда, с досадой бросил он тем самым противным гнусавым голосом. – Спиной ее разверните, спиной!

Грубые руки конвоиров, будто куклу, повернули Ирку спиной. В неверном свете факелов девочка увидела перед собой низкую дверь. Железная створка приоткрыта, за ней промелькнул край грубо срубленного деревянного стола.

– Идиоты! – гнусавый уже стонал. – Не ко мне спиной, к допросной камере спиной!

Ирку снова крутанули, и она опять очутилась лицом к лицу со взбешенным пузаном. Его бульдожьи щеки налились кровью.

– Что стали? Заводите мерзкую. Так спиной вперед в камеру и заводите, нечего ей на судей пялиться! Да погодите же вы! Мне-то дайте внутрь войти! Боже святый крепкий, и послал же дураков!

Пузан шмыгнул Ирке за спину, она услышала, как торопливо застучали по каменному полу его башмаки. Конвоиры подхватили ее под связанные руки и спиной почти зашвырнули в приоткрытую дверь. Ирка с трудом удержалась на ногах. Железная дверь с лязгом захлопнулась.

– А ты, пан ксендз, тоже, гляжу, колдовских обрядов не чуждаешься? Ведьму задом наперед водишь… – протянул у нее за спиной новый, насмешливый мужской голос.

– Ну вы и скажете тоже, пан хорунжий[21], – недовольно откликнулся гнусавый ксендз. – Сравнили мерзкое колдование дщерей нечистого с приемами отцов-дознавателей! В сочинении «Молот ведьм» достопочтенных отцов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса судьям настоятельно рекомендуется, свершая дознание над ведьмой, носить на шее соль, веточку вербы, а также воск и вводить обвиняемую в камеру лицом назад, спиной к судьям. Поскольку известны случаи, когда ведьма взглядом своим околдовывала судей так, что сердца их теряли суровость по отношению к обвиняемым, и последние вследствие того бывали выпускаемы на свободу.

– Так, может, просто невиновны были? – предположил насмешливый голос.

– Да что ж вы снова такое говорите, пан хорунжий?! – слышно было, как ксендз всплеснул руками. – В колдовстве обвинены, да вдруг невиновны? Доносы на них писаны, арестование произведено, судьи, люди влиятельные да благочестивые, собрались – а они вдруг и невиновны?