В общем, «проклятая страна», как выразился Наполеон.

По возвращении из Бразилии Бальмен не страдает более от приступов боли и страха и в подробностях рассказывает о своей аудиенции у короля этого молодого государства; однако что касается его отношений с Лоу, то его отсутствие никоим образом их не переменило. Сразу же по приезде он совершает прогулку в направлении Лонгвуда, и тотчас же на него обрушивается лавина записок из Плантейшн Хаус, которые он пересылает в Санкт-Петербург, сопроводив их выразительными комментариями, ибо губернатор пишет их, полагаясь на донесения майора Горрекера.

«Майор Горрекер всем обязан губернатору, и он уже не в первый раз лжет, чтобы оправдать его. Я дал ему понять, что есть нечто непристойное в желании столкнуть меня со своим адъютантом. Эта записка удивительна, немыслима, несуразна; она рассмешила меня до слез. Как можно заниматься подобными пустяками! И вот такому человеку поручили надзор за Наполеоном! Он пригласил меня на обед, я имел с ним беседу. Он обещал мне больше не присылать записок своего адъютанта и не обращаться со мной как с преступником. Я пошел ему навстречу, отказавшись от визита к мадам де Монтолон, и наши взаимоотношения сейчас как никогда хороши».

Однако отношения эти не замедлили принять неожиданный оборот благодаря интригам леди Лоу, которая имела твердое намерение воспользоваться положением своего мужа, чтобы «пристроить» барышень Джексон: она хотела иметь зятем офицера — неважно, морского или сухопутного.

И занял это место русский дипломат. Ухаживания сорокалетнего комиссара за восемнадцатилетней англичанкой не могли не обрадовать Лоу, который в октябре 1819 года цинично заявил майору Горрекеру: «Ну, теперь русскому комиссару не до визитов в Лонгвуд. Он проводит время в другом месте, катаясь верхом со своей избранницей».

Офицеры русского царя в будуарах не менее решительны, чем на полях сражений, и уже 5 ноября в Санкт-Петербург была отправлена депеша:

«Доведенный до изнеможения постоянными и мучительными нервными припадками, я опасался, что не смогу исполнять обязанности, кои Ваше Величество изволили поручить мне, с тем усердием и энергией, на которые я чувствую себя способным, и был вынужден просить отозвать меня. Но с согласия врачей, это чистая истина, я подумал о женитьбе. Сия юная особа сочетает достоинства ума с прекрасными душевными качествами. Она образец изящества и любезности. Ее родители уже дали согласие на наш союз. Леди Лоу, чтобы испытать дочь, стала говорить ей о моем возрасте и не слишком привлекательной наружности. Она осталась совершенно равнодушной к этим замечаниям и сказала, что мое общество ей приятно»[29].

Одновременно с разрешением на вступление в брак Бальмен получил положительный ответ на свою просьбу быть назначенным адъютантом при августейшей особе царя. Церемония бракосочетания состоялась 26 апреля в библиотеке Плантейшн Хаус, и 3 мая супруги покинули остров после череды блистательных приемов, вернувших русского посланника в лагерь тестя. Бальмен несколько смягчил тон своих депеш и с удовлетворением уведомил своего министра Нессельроде, что покидает остров «в добром согласии со всеми». Перед отъездом он шепнул на ухо маркизу де Моншеню, остававшемуся единственным представителем союзных держав: «Вы останетесь вдовцом, господин маркиз».

Возвратившись в Россию, Бальмен регулярно переписывался с Лоу, но тон его писем стал шутливым, как то и следует между зятем и тестем. Потом он вдруг стал добиваться возвращения на Святую Елену Ему пришлось спорить, писать, умолять, убеждать — поскольку его преемник, некий барон де Холанд, должен был вот-вот отбыть к месту назначения — и добился успеха лишь к июню 1821 года, за несколько дней до получения рокового известия. «Ради бога, помогите мне, смерть Наполеона ставит меня в безвыходное положение, — умоляет он своего министра. — Я должен был выехать в следующее воскресенье и потратил немалые деньги. А теперь у меня нет ничего, кроме долгов». Единственное, чего он добился, это права получать жалованье комиссара вплоть до 1823 года. На этом и теряются следы Александра Антоновича, графа Рамсей де Бальмен, ставшего знаменитым тем, что, прибыв на остров, чтобы «видеть» Наполеона, так с ним и не встретился. Его воспоминания о жизни на Святой Елене столь же интересны, как и его донесения.

Таковы были три человека, которые должны были исполнять обязанности «помощников тюремщиков». Один из них был французским маркизом, другой — посланником бывшего тестя пленника, а третий — посланником его бывшего друга. Надо сказать, что они причиняли немало беспокойств британцам. «Спутники Бонапарта могут вступить в тайное соглашение с комиссарами, у которых так много свободного времени, что от скуки они вполне могут совершить опрометчивые шаги», — предвидел лорд Батхэрст, — вам следует поощрять их желание развлечься и сменить обстановку, отправившись в Кейптаун, а также регулярно составлять для них бюллетени о состоянии здоровья вашего пленника, которые они будут отправлять своим дворам». Что касается премьер-министра лорда Ливерпуля, то он вполне разделял пессимизм своего государственного секретаря. «Так как на острове им почти нечего делать, комиссары вскоре начнут скучать, затем ссориться, и их ссоры могут в значительной степени осложнить надзор за пленником». Как исполнительный чиновник, Лоу примет к сведению эти мнения и своим изощренным тиранством сделает невыносимой повседневную жизнь этих трех иностранцев; выказывая расположение одному, ссорясь с другим и презирая третьего, он сможет держать их в отдалении от Лонгвуда, обрекая на праздность, недовольство и скуку, побуждая их бежать с этого острова, который одно его присутствие делало едва ли не проклятым. Лишь самый глупый из трех, Моншеню, окунув в яд свое перо, осмелился сказать ему напрямик: «Жизнь наша здесь невыносима. Мы живем словно во вражеском лагере. Люди едва ли не боятся говорить друг с другом. Почему здесь нет даже намека на учтивость? Я встречал ее в Лондоне, стало быть, она не вовсе чужда вашей нации».

А затем он не лишает себя удовольствия злорадно добавить, что «полномочные посланники», такие как он, имеют преимущества перед губернатором. Это, конечно, не так, но почему бы лишний раз не уязвить противника!

Что касается Наполеона, то он поначалу надеялся, что комиссары, и в их числе даже француз, будут «аккредитованы» в Лонгвуде и позволят ему поддерживать сношения с государями. Но затем он реагирует точно так же, как и британцы: «Что за нелепость присылать сюда комиссаров, не имеющих никаких обязанностей и ни за что не отвечающих? У них не будет иного занятия, как слоняться по улицам и карабкаться на скалы. Прусское правительство выказало более благоразумия и сэкономило деньги».

Как свидетели перед судом истории, эти трое, за исключением Бальмена, значат немного: маркиза занимали лишь цены на продукты и возможность вкусно поесть, а своим стремлением оставаться «незаметным человеком» он изрядно напоминал вольтеровского аббата Трюбле; австрийцу равно не хватало как ума, так и здравого смысла. И только русский резидент попытался понять положение низвергнутого монарха, разделить изгнание которого он имел честь. Только он в своих депешах мог в известной мере передать отравленную атмосферу Святой Елены той поры.