Вот так, капитан Верещагин. Ты мечтал пожать руку этому человеку — теперь сбылась мечта идиота.

— Это называется «не повезло». — Кашук встал с кресла. — Я отлучусь на минутку, господа. То ли это пиво, то ли это нервы, но мне ужасно нужно пойти помыть руки.

— Дьявол! — когда за Кашуком закрылась дверь, Гия треснул кулаком по столу. — Здесь сотни советских капитанов! Почему черт сюда принес именно этого!?

— Гия, мы должны выиграть с теми картами, которые нам сданы.

— Это уж да, — сказал Князь. — Это точно… Только знаешь, что мне все больше лезет в голову, Арт? Что нас сюда послали именно затем, чтобы мы прокололись.

— Типун тебе на язык, — отвернулся Арт. — У нас все прекрасно получится. А вообще-то надо понемножку начинать их поить, чтобы меньше думали. Так что пусть Миллер подменит Дядю Тома — нам понадобятся самые крепкие головы. Знаешь, у Глеба есть гитара.

— Вы с ним уже по имени?

— Княже, мы с ним на «ты».

* * *

Интересно все-таки работает подсознание. Когда Глеб принес гитару в комнату отдыха, первое, что запели офицеры, было «Ваше благородие, госпожа разлука».

Грузин Берлиани, вернувшись с поста, с удовольствием подпевал. Вообще, напряжение слегка спало, чему немало помог коньяк «Ай-Петри».

«Это не фокус, — подумал Глеб. — Они тут смотрят наше телевидение. Нужно что-нибудь другое».

Но подсознание работает по-своему. Пальцы сами собой взяли хрустальный ре мажор:

Надежда, я (па-па, па-пам!)

Вернусь тогда (па-па, па-пам!),

Когда трубач (па-пам!)

Отбой (па-пам!) сыгра-ет,

Когда трубу к губам прибли-зит

И острый ло-коть от-ве-дет…

Спецназовский старлей подпевал тихо, но с чувством. Берлиани был на высоте: выводил приятным баритоном партию второго голоса, чисто и точно, куда тому Кобзону:

Надежда, я

Останусь цел —

Не для меня

Земля сыра-я…

Глеб играл от всей души. Он совсем уже забыл о первоначальной цели, с которой взял в руки гитару. Он играл и пел для Нади, для своей Надежды, которая его не слышала, не могла слышать, но он знал, что где-то там, за морем, она думает о нем и ищет его лицо на экране телевизора среди лиц сотен других десантников, одинаковых, как гвозди с выкрашенными в голубое шляпками.

…И комиссары в пыльных шле-мах

Склонятся молча надо мной.

(Тррам-трррам!)

— Артем, а эту знаешь? — Он взял аккорд:

Покатились всячины и разности,

Поднялось неладное со дна…

Граждане, Отечество в опасности!

Граждане, Отечество в опасности!

Граждане! Гражданская война!

Был май без края и конца,

Жестокая весна…

Пальцы Верещагина жестко легли на струны.

Полусекундный обмен взглядами показал, что Верещагин разгадал игру Глеба. Разгадал по всем пунктам, до канвы.

— Не надо, Глеб. Эта мрачная. Давай тогда лучше «Гусарскую». «Славно, братцы-егеря…»

— Хорошо тут у вас, — вздохнул майор Лебедь. — Просто курорт…

— А у вас как? — спросил старлей.

— А у нас нормально. Какого черта Глеба на эту горку загнали, если вы здесь уже сидите?

— Это вы в штабе спросите. Снимать ребят пришли?

— Какое там, — Лебедь скривился. — Приказа не было. А что, мешают ребята?

— Да шумно…

— Ничего не попишешь, старлей. Приказа не было.

— Ну, и Бог с ним.

— Товарищ майор, можно вас на два слова? — Глеб отложил гитару.

— Можно на сколько угодно. — Майор плеснул себе коньяка. — Пойдем покурим.

Они вышли на свежий воздух и встали там же, у ограждения.

— Мне они не нравятся, — сказал Глеб.

— А мне показалось как раз наоборот. — Майор посмотрел на него. — Ты и гитарку взял, и песенки петь начал…

— Я думал… — Глеб осмотрел землю под ногами, словно там валялись нужные ему слова. — Понимаете, когда мы перед вылетом сидели на аэродроме, передавали крымские новости… Можете смеяться, но там сказали, что из Непала вернулся известный крымский альпинист Верещагин. Капитан крымской армии.

— Так, — сказал Лебедь, призадумавшись. Потом оглянулся.

Спецназовский старлей о чем-то беседовал с длинным костистым мужиком по прозвищу Дядя Том.

— Товарищ старший лейтенант! — окликнул его майор. — Вы не подойдете на минутку?

Старлей что-то быстро сказал Дяде Тому, тот кивнул в последний раз и исчез в служебном здании — длинном приземистом каменном корпусе, большая часть которого была закрыта для советских десантников.

— Я вас слушаю, товарищ майор.

— Вы не могли бы показать нам свои документы?

— Нет проблем. — Старлей вытащил из нагрудного кармана офицерскую книжку и протянул ее майору.

Достаточно потрепанная, с отметкой о повышении в звании, с фотографией не последнего времени — с тех пор старлей немного отощал. И загорел, отметил Глеб. Неужели в Крыму сейчас можно так загореть?

Книжка была настоящей.

— Спасибо, товарищ Верещагин, — майор вернул книжку.

— Может, свяжетесь с моим начальством? — спросил участливо старлей. — Майор Варламов, подполковник Стеценко, Симферополь, штаб второго батальона восьмой бригады спецназа ГРУ.

— Да нет, пожалуй.

Старлей слегка задумался.

— Знаете, мне все-таки хотелось бы, чтобы вы связались с моим начальством. Я вижу, возникли какие-то подозрения. Пойдемте в аппаратную. Или вы хотите связаться из вашей машины?

— Нет, нет… — Майор сделал отрицательный жест рукой.

— Я могу идти? — спросил старлей.

— Да, пожалста, — ответил майор.

Верещагин ободряюще улыбнулся Глебу, повернулся на каблуках и легко взбежал по железной лестнице на первую секцию телевышки, где сидел один из его наблюдателей — тот самый татарин, который послужил причиной инцидента…

…Ноги у него подкашивались. Шамиль, оторвавшийся от пулемета, вытер лоб.

— Кэп… — тихо сказал он. — Я думал, что все…

— Я тоже. — Артем сел на лестницу. — Еще три часа — и я начну курить…

* * *

— Ерунда это, Глебка. — Голос Лебедя звучал уверенно. — Книжек про шпионов ты обчитался. Совпадение, однофамилец. Не морочь мне две пачки маргарина.

Глеб смутился.

Его поколению была чужда та атмосфера шпиономании, в которой выросли их отцы. Слишком часто государственные службы кричали: «Волки!». Теперь, если даже волки и появятся, никто не почешется.