Ушла. Словно и не было ничего. Лишь свечка, потрескивая, горит, тает. И еще интересно, с чего бы это Настена про Литву спрашивала? Может, родичи там у нее?

Приподнявшись на ложе, молодой человек подул на свечу – загасить. Пламя дрогнуло, заскворчало, однако не погасло а, наоборот, разгорелось еще сильнее. Чертыхнувшись, Павел поднялся на ноги… и тут же юркнул обратно под покрывало – в дверь снова постучались. Интеллигентно так, негромко… однако – настойчиво.

Эх, надо было на крючок запереться – а то ходят тут всякие, спать не дают! Поди, тиун за какой-нибудь надобностью – кто же еще-то?

– Господине, можно к тебе?

Нет, не тиун – голос женский.

Настена вернулась!

– Ну, заходи, сделай милость.

Скрипнула дверь. Дрогнуло пламя. Переступив порог, поклонилась закутанная в накидку фигура. Нет, на Настена, но тоже юная девушка – правда, чуть повыше ростом, темненькая, смуглая даже.

– Ты, девица, кто?

Вспыхнул в темных очах огонь… на устах заиграла улыбка:

– Я – Ксения. Настены вместо – постельку погреть.

Ах, вон оно что!

Молодой человек уже ничему не удивлялся. Погреть так погреть. Откинул покрывало да пригласил:

– Заходи. Квасу будешь?

– Потом.

Сбросив с плеч покрывало, девушка стянула через голову рубаху и бросилась в постель. Смуглая, грациозная, словно пантера, она чем-то напомнила Ремезову Полину. Такая же стройненькая, такая же грудь, упругая, небольшая, с темно-коричневыми, быстро твердеющими под умелыми пальцами Павла сосками. Черные, с ярко выраженной рыжиной, волосы, сверкающие антрацитовые глаза с лукавою поволокою, смуглая кожа, над верхней губою – еле заметный золотистый пушок…

А эта, пожалуй, покрасивее Настены будет! Правда, смотря на чей вкус.

Павел провел рукой по талии и бедрам девушки, погладил спину, привлек, прижал к себе… поцеловал… Ксения с жаром откликнулась, обняв молодого человека за плечи… Какая у нее кожа! И тонкий стан – позвоночник можно прощупать, и лопатки… плечики… Ах…

Сладострастно прикрыв глаза, девушка застонала, выгнулась, закусив нижнюю губу…

Ах, девки-девки… И где же ваша девичья честь? Где достоинство? Впрочем, какая может быть честь у рабыни? Какое, к чертям собачьим, достоинство? Что уж о средневековье говорить, когда в России и в девятнадцатом веке вовсе незазорно считалось барину с крепостными девками баловаться да гостей ими угощать. И какое достоинство было у крепостных, которых – кто попало и во все щели? Как и сейчас – весь российский народ.

Ох, как она застонала! Вот это стон, вот это страсть, вот это…

– Ах, милый господин, – изнемогающая и даже чуть побледневшая дева погладила расслабившегося Павла по груди. – Какой ты… Как мне было…

– Тсс! – Ремезов провел пальцами по пухлым девичьим губам. – Не говори много… лежи… Хочешь, я тебе спинку поглажу?

– Очень хочу, господине.

– Тогда повернись… Так?

– Так, господине… та-ак… та-ак… Какие у тебе нежные руки… а-а-ах…

Нагнувшись, Павел поцеловал Ксению в шею, нащупав руками грудь, чуть сжал пальцами соски, прошептал:

– Не называй меня господином, ладно? А ну-ка… приподнимись… мы ведь сейчас с тобою на равных, да?

– Да, мой… да! да! да-а-а-а-а!!!

Любовники вновь сплелись в единое целое, и Павел улетел в сияющие облака, целуя девичьи плечи… Какое это было блаженство, какое наслаждение – вот так заняться любовью с кем-то неожиданно заглянувшим на слабый огонек свечи. Чего никак не планировал, не ожидал. Погрузиться в антрацитовые эти глаза, нырнуть с головой в омут – так бы там и остался, Боже… в этом искрящемся негой и страстью водовороте любви!

Да уж, внезапно вспыхнувшая страсть захлестнула боярина, он уже не владел собой, крепко обняв деву за талию, ощутив в своих руках трепетно-грациозное тело… теплую, смуглую, с золотистым отблеском, кожу, темную полоску позвоночника, упругие ягодицы, нежные ямочки на пояснице…

Ах!

И жар! Пылкий всепоглощающий жар нахлынувшей на обоих любовников страсти. И что с того, что Ксения была челядинкой-рабой, а он – господином?

– Ах… ах… Ах!!!

– Ты знаешь, мне давно уже ни с кем не было так хорошо, – честно признался Ремезов. – Ты очень славная, Ксения. Очень!

– Ты тоже, мой го…

– Тсс! Какие у тебя нежные руки… Ты очень, очень красивая!

Девушка улыбнулась:

– Многие говорят – для красоты я слишком худа, гос… милый.

– Нет! Что ты, не слишком! – встрепенувшись, молодой человек тут же сник и тихо спросил: – Ты – раба?

– Из челяди, – коротко кивнула Ксения. – Отец отдал меня за долги, сначала – в закупы, а потом, когда не смог выплатить, старый боярин сделал меня невольницей, сенной девкой. Знаешь, я на батюшку не в обиде – в семье дюжина детей, всех кормить надо. А тут хоть я пристроена, да и долг боярин списал.

– Да уж, хорошо ты пристроена… Слушай, я могу чем-то помочь?

Повернув голову, девушка посмотрела на Ремезова с большим удивлением:

– Помочь?

– Ну, да. Выкупить тебя, и…

– И сделать своей наложницей? Жениться на мне ты не сможешь… увы… Такова жизнь.

– Пусть так, – согласно кивнул Павел. – Но ты обретешь свободу.

– И куда я пойду?

А вот на это молодой человек уже ничего не мог ответить. Действительно – куда?

– И все же я дам тебе кое-что… Вот, возьми!

Спрыгнув на пол, молодой человек отвязал от пояса кинжал с украшенной жемчугами ручкой, что приобрел в Менске или еще где-то в пути. Ножны тоже были богатые, золоченые.

– Бери, бери, что смотришь? Может и пригодится – вещь недешевая. Найдешь, где спрятать?

– Найду! Только… Господин, я не могу остаться с тобой до утра – так уж принято. И… – Ксения вдруг замялась. – Я должна спросить тебя про орденских немцев…

– Про кого спросить?

– Не спрошу! И… мне пора. Прощай, боярин, и не держи зла. И еще – опасайся своих братьев!

Одевшись, девушка выскользнула прочь. Скрипнув, затворилась дверь. Свечной огарок оплыл, догорая, а вот и погас, истекая тоненькой струйкой дымка. За окном заметно посветлело – что, уже утро? А ведь так и не поспал. Да и черт с ним, со сном, ведь – Ксения… Настена… Эх, девы, девы…

На рассвете Ремезов со своими людьми покинул усадьбу покойного батюшки, уехали по-английски – не прощаясь, да и с кем было прощаться-то? Родные братцы знать младшенького не желали, не захотели парой слов перекинуться. Ну, и черт с ними, была нужда!

Стоял небольшой морозец – градуса три-четыре от силы, по присыпанной снежком дорожке мела поземка. Желтое зимнее солнышко то скрывалось за палевыми облаками, то вновь показывалось, озаряя золотистым сиянием тянувшийся вдоль санного пути сказочно-снежный лес.