В основном же поиски информации в доступной букинистической литературе оказывались бесплодными. Пик интереса к происхождению записки миновал у Орлова через несколько месяцев, уступив место попыткам вспомнить каждую мелочь о Сане Орлове. Вместо того чтобы просиживать часами у букинистов, Александр Иванович снова начал подолгу ходить пешком, выкапывая из глубин памяти осевшие в ней крупицы – слова, звуки, запахи, цвета, ощущения. Над чем они с Санькой хохотали? Чему радовались? Чего боялись? Что рассказывали друг другу? Какую газировку покупали? Во что были одеты?

На память пришла колыбельная, которую бормотал в бреду умирающий Санька. Почему-то Орлову страстно захотелось услышать ее целиком. Однажды, зайдя в Дом книги на Новом Арбате в поисках подарка сыну и невестке на первую годовщину свадьбы (он хотел купить хороший альбом по живописи с репродукциями), Александр Иванович заметил на втором этаже нотный отдел, на который прежде не обращал внимания. За прилавком стояла сухопарая немолодая дама с высокомерным лицом, некрасивым и морщинистым, и почему-то, глядя на нее, Орлов решил, что уж она-то точно все знает.

– Колыбельная? – Дама задумчиво пошевелила густыми кустистыми бровями. – Есть сборник «Колыбельные народов мира». Будете брать?

– А можно сначала посмотреть?

Дама окинула его презрительным взглядом и буквально швырнула на прилавок тоненький альбом. Орлов открыл и тут же закрыл его: вид нотного текста привел адвоката в ужас, и он даже не успел заметить, что над нотами написаны слова, разбитые на слоги.

– Я, наверное, не разберусь, – виновато улыбнулся он. – Вы мне не поможете?

Дама внезапно смягчилась.

– Что вы ищете? – спросила она уже совсем другим тоном. – Что-то конкретное? Название знаете? Композитора?

– Ничего не знаю. Слышал один раз много лет назад, вот теперь хочу найти.

– Ну хорошо, напеть сможете?

– Я? – испугался Орлов. – Что вы, у меня ни слуха, ни голоса. Да я и не помню мелодию, если честно. Вот если бы услышал – узнал бы.

– А слова? Слова какие-нибудь помните?

– Что-то про ручеек. Там в конце было: «На дне твоем найду я свой вечный покой», или что-то похожее.

Дама оперлась обеими руками на прилавок и вздохнула, глядя на Орлова не то с сочувствием к его музыкальной безграмотности, не то с осуждением.

– Мужчина, ну какая же это колыбельная? Это великий Франц Шуберт, вокальный цикл «Прекрасная мельничиха», песня называется «Мельник и ручей». Вот. – С этими словами она повернулась к полкам и достала еще один нотный альбом. – Будете брать? Рубль сорок семь в кассу.

– А это точно оно? – заволновался Александр Иванович. – Мне бы послушать, чтобы убедиться… А то вдруг я сам напутал что-то…

Продавец нотного отдела покачала головой.

– Ох, беда мне с вами, – вздохнула она. – Давайте я вам с листа пару строк прочитаю, пока других покупателей нет.

Она быстро пролистала альбом, нашла нужную страницу, пробежала глазами и тихонько, едва слышно пропела скрипучим неприятным голосом:

– Да-да, – торопливо выдохнул Орлов, чувствуя, как к горлу поднимается тугой ком, готовый выплеснуться слезами. – Это оно, оно! Это та самая песня.

– Так берете? Рубль сорок семь.

Ноты ему не были нужны, в семье Орловых музыкой никто не занимался и нотной грамоты не знал, но хотелось как-то выразить благодарность сухопарой даме-продавцу. Орлов оплатил покупку, сунул альбом в портфель и вышел на улицу. Магазин «Мелодия» совсем рядом, тоже на Новом Арбате, и есть смысл попытаться найти пластинку, которую можно сколько угодно слушать дома.

В магазине грампластинок Орлов ориентировался плохо, покупки здесь изредка делал сын, предпочитавший «получившей высочайшее одобрение» советской эстраде магнитофонные записи модных рок-групп, как западных, так и отечественных. Получив у первого же прилавка пренебрежительный ответ «Шуберт наверху в классике», Александр Иванович отправился на поиски нужного отдела.

Если на первом этаже, где можно было купить записи советской эстрады, толпился народ, то второй этаж пустовал. Симпатичная полненькая девушка в очках и в наушниках стояла, согнувшись и опершись локтями о прилавок, перед ней на плоском компактном проигрывателе крутилась пластинка. На лице у девушки застыло выражение блаженного восторга. «Небось тоже что-нибудь современное слушает, – подумал Александр Иванович. – Какой-нибудь «Лед Зеппелин» или что у них там сейчас в моде…»

Завидев покупателя, девушка торопливо сняла наушники и остановила пластинку. Боясь перепутать слова, Орлов достал из портфеля нотный альбом и открыл на нужной странице.

– Вот эта вещь у вас есть?

Девушка с готовностью кивнула.

– Вам весь цикл полностью или «Мельник и ручей» отдельно?

– Лучше отдельно, – попросил он.

– У нас на семьдесят восемь оборотов пластинок нет, только на тридцать три с половиной, на ней в любом случае много других произведений будет записано, – предупредила толстушка в очках. – Но из всего цикла только «Мельник и ручей», других песен не будет.

– Конечно, я понимаю.

– Есть Александрович, есть Хиль. Вы кого предпочитаете?

– А в чем разница? – не понял Орлов.

– Ну как же? Александрович – тенор, Хиль – баритон.

В вокале Александр Иванович не разбирался, но знаменитого певца Эдуарда Хиля все-таки знал и удивился, что тот, оказывается, пел не только эстрадные песни, но и классику. Вероятно, колебания отчетливо отразились на его лице, потому что девушка достала два конверта с пластинками и предложила Орлову самому послушать. Он надел наушники и, не сумев преодолеть любопытство, скосил глаза на ту пластинку, которую продавщица слушала до его появления и которую теперь ловко, поставив средний пальчик на дырочку в центре и уперев край в пухлую ладошку, прятала в конверт. Александр Иванович успел разобрать только одно слово – «Галеви». Слово было незнакомым.

Прослушав самое начало песни по очереди в исполнении тенора и баритона, он выбрал баритон. Потом не выдержал и спросил:

– А что вы слушали, когда я подошел?

– «Жидовку».

Слово ударило оплеухой, Орлов даже отшатнулся.

– Что вы сказали? – севшим голосом переспросил он.

– Арию Элеазара из оперы «Жидовка», – невозмутимо пояснила продавщица.

– Что, так и называется – «Жидовка»? – не поверил Александр Иванович. – Не может быть!

– Вообще-то у этой оперы есть еще и другие названия – «Дочь кардинала», «Еврейка», «Иудейка». На русской сцене она была впервые поставлена примерно сто пятьдесят лет назад именно под названием «Дочь кардинала», но все равно у нас она известна больше как «Жидовка». Я вас понимаю, конечно, само слово какое-то противное, но что поделать, если это официальное название. Оно даже в современном сборнике оперных либретто указано. Там нет никаких «Евреек» и «Иудеек», только «Жидовка» и «Дочь кардинала».