Вера крепко расцеловала его в обе щеки. Орлов уже перешагнул порог купе, когда Вера тронула его за руку.

– Саша, а это очень плохо, что я не умею чувствовать себя виноватой?

Он улыбнулся.

– Это тебя спасло, Веруша. Иначе ты бы просто не выжила во время войны, да и потом тоже. И не было бы у тебя Танюшки. И вообще, ничего бы не было. Счастливой дороги!

Он прошел вдоль платформы, вышел на привокзальную площадь, сел в машину. Правильно ли он ответил Вере? Правильно ли жить без чувства вины? Он не знал. Так же, как не знал, где граница между недопустимой правдой и допустимой ложью. Если бы не его ложь, Алиса до сих пор не получила бы лечения. Но если бы он не лгал, она, вполне возможно, давно уже лечилась бы в Израиле или где-то еще. Если бы…

Но история ведь не знает сослагательного наклонения.

И все всегда происходит именно так, как должно происходить.

Он завел двигатель и нажал кнопку магнитофона, в который еще со вчерашнего дня была вставлена компакт-кассета с любимыми записями. И самой первой на этой кассете была записана песня Шуберта «Мельник и ручей». Колыбельная, под которую засыпали Ольга Раевская и ее сын Саня Орлов.

Красивый сочный баритон заполнил пространство салона:

Орлов собирался ехать домой, но внезапно изменил маршрут, свернул в переулок, выехал на параллельную улицу и через двадцать минут входил в контору, в которой проработал много лет. Что ему делать дома одному? Ему скоро исполнится 75, всего 75, разве это возраст? Он еще поработает! Если возьмут, конечно…

– Александр Иванович! – радостно воскликнул заведующий. – Как вовремя вы зашли! Срочно нужна ваша консультация: у нашего молодого коллеги проблемы с квалификацией, подключаем коллективный разум, а завтра начинается процесс. Документов много, не успеваем разобраться, там присвоение или все-таки мошенничество. Виктория, несите материалы, сейчас Александр Иванович посмотрит…

Значит, возьмут. И он еще поработает.

Мы не верим во вмешательство Воли Божией, но зато слишком много приписываем воле человеческой. Двое упали в воду, один утонул, другой выплыл – значит, первый утопил второго. И мы, анализируя волю человека, коченеющего в воде, приписываем ему нашу логику и вкладываем ему в голову адские планы, совершенно забывая, что нам, спокойно здесь сидящим, столь же мало доступна логика захлебывающегося в предсмертной судороге человека, как и его мозгу с нарушенным кровообращением недоступны наши спокойные размышления. Выхватив из массы пристрастных и сбивчивых свидетельских показаний какой-либо шаблонный мотив, вроде ревности или мести, мы от этого мотива чертим прямую линию до загадочной драмы и говорим: «Какая удивительная ясность: вот измена, вот ревность, вот убийство!» Мы оперируем этими понятиями и выстраиваем их, как солдат на смотру, забывая, что в жизни все идет по совершенно другому порядку, что каждое явление, каждый акт воли человеческой имеет не один, не два, а сотни постоянно изменяющихся, постоянно борющихся мотивов, которых мы не можем ни проследить, ни взвесить. Мы забываем, что все наши тонкие планы и расчеты ежедневно рушатся на наших глазах и что намеченные нами пути всегда внезапно пересекает то, что мы называем «случаем». Пора, давно пора отрешиться нам от наивной веры в какую-то предустановленную гармонию между ходом мысли в нашей голове и ходом событий кругом нас.

Из защитительной речи М. Г. Казаринова на судебном процессе по делу Укшинского.

Конец