Воспоминания, которые начали приходить к ней, не были из разряда забытых – она с ними, видимо, проснулась, просто не тревожила до поры до времени. Например, она видела сосны, мощеную дорожку, искусственную речушку с двумя круглыми мостиками. Шофер уже рассказал, при каких обстоятельствах впервые познакомился с ней, описал и эти мостики. Это был дом в Жуковке, проданный два года назад. Часть суммы пошла на ее лечение, часть – на покупку другого дома, более скромного, на Киевском шоссе.

Итак, это был загородный дом Михаила Королева. В нем жила Марина и жила Лола. Они обе теперь могли вспоминать эти круглые мостики.

Еще она вспоминала какой-то солнечный сад. Что за солнце освещало его? Солнце Украины или солнце Свердловска? И там и там была милая, уютная провинция, а также чьи-то теплые колени в ситцевом сарафане (колени матери? бабушки?).

Даже больничный коридор, даже медицинский институт (его она не помнила и не надеялась, что вспомнит: слишком близко к трагедии он подходил) – даже они могли всплывать и перед глазами падчерицы, и перед глазами мачехи.

С невнятным и тягостным страхом она ожидала увидеть лицо того, кто позвал ее из коридора после пробуждения и назвал «Лёлик». Ей рассказывали, что любовник Лолы – красивый мужчина; очевидно, его лицо должно появиться перед ее глазами как последнее доказательство: оно проступит близко-близко, оно будет прекрасным и любимым… Но потом она поняла, что и это не будет доказательством. Ведь этот мужчина был врачом и в течение пяти лет наклонялся над спящей Мариной, и, если она действительно Марина, то она не умирала эти годы, а копила силы для пробуждения, и значит – могла видеть его лицо сквозь ресницы. И даже могла любить его. Пациенты любят своих врачей, да…

«Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Это, кажется, Ахматова… Ахматова – это высокая, худая, горбоносая и красивая женщина. Разве ты знала ее, Марина? Почему же ты называешь ее высокой, худой, горбоносой и красивой, да еще так безапелляционно называешь?

Именно тогда ей стала приоткрываться и еще одна удивительная особенность памяти – ее навязанный другими характер.

Шофер рассказал Марине о речушке с двумя круглыми мостиками, и сразу же со дна ее памяти всплыла соответствующая картинка. Но что, если это не память, а воображение? Вдруг она просто представила то, что рассказал шофер, подобно тому, как писатель рождает несуществующие миры, а мир настоящий потом в них верит, и Анна Каренина прямо-таки ложится на рельсы и из-под них брызжет настоящая кровь? Да и кто реальнее, если разобраться? Сосед с третьего этажа, этот тихий незаметный жулик, пришедший в мир на какую-то секунду и умерший от инсульта, или Анна Каренина?

Она видела, как на дне памяти колышется ил воспоминаний; ей начинало казаться, что этот ил – теплый, мягкий, осклизлый – намного реальнее всего, что она знала в своей прошлой жизни.

Она видела детскую ножку, болтающую в иле, она даже слышала довольный смех, вслед за которым кто-то сказал: «Там могут быть пиявки!», но совсем не ощутила страха, как не ощутил его, наверное, маленький хозяин ноги.

Она не знала, придумала ли эту ножку, видела ли ее когда-то наяву, но только сейчас эта ножка существовала – не с большим и не с меньшим основанием, чем сама Марина.

Да и была ли Марина собой? Вне зависимости от того, кем она была – была ли она собой?!

Если она когда-то была Мариной, то что в ней осталось от той девочки – после пяти лет, проведенных в коме?

Если она когда-то была Лолой, что в ней осталось от той беззаботной и веселой красотки – после страшного решения, принятого из-за денег и любви?

Если она Марина, в ней даже полностью сменились все клетки. Если же она Лола… То и ее клетки сменятся через пару лет.

Зазвонил телефон. Она неохотно открыла глаза, понаблюдала за мухой на потолке, вздохнула. Телефон был настойчивым, словно звонивший знал, что она колеблется – подходить ли. Опять угрозы? Ей было все равно.

– Да, – тихо сказала она в трубку.

– Марина? – это оказался Турчанинов. – Как ваши дела?

– Благодаря вам прекрасно.

– Обижаетесь? Я не дал ход делу…

– Я так поняла, что вам и не дадут его дать. Извините за корявую фразу… Фонду это не нужно. Да и вам, по большому счету, истина не нужна. Что вам с ней делать? Передавать дело в суд? Вам-то зачем? И потом, вы вряд ли платили налоги с тех денег, которые получили от фонда. Не очень бы хотелось отдавать государству даже малую часть, правда?

Он молчал.

– Что вы молчите?

– Я думаю, – еще немного помолчав, произнес он. – Вот эта фраза про налоги, она кому больше подходит: Лоле или Марине? В принципе, и той и другой. Лоле палец в рот не клади, а Марина могла пойти в отца… Обеим подходит! Удивительно.

– Так вы отдали государству положенное?

– Нет.

– И не отдадите?

– Государство обойдется.

– Вы стали понимать Михаила Королева?

– А я всегда его понимал, – неожиданно сказал он. – Но это ничего не меняет.

– Что вам от меня надо?

– Вы, может, думаете, что я хочу выяснить правду, чтобы разоблачить вас? – По голосу было слышно, что он улыбается. – Нет, Марина. Единственное, что меня мучает – это мысль, что вы притворяетесь. Точнее, мне-то кажется, что это невозможно, но все факты доказывают обратное. Вот я и думаю, неужели я такой неопытный дурак? Вроде, раньше не был.

– Потеряли квалификацию. Кажется, он рассмеялся.

– А какие факты? – повеселев от его смеха, спросила Марина.

– Знакомый вашего отца Степан Горбачев утверждает, что в тот день, когда приехали Иртеньевы, бывший главврач разговаривал через приоткрытую дверь с вашей мачехой. Судя по всему, она была в вашей палате. Но я зашел туда буквально через пару минут…

– Он разговаривал со мной, – перебила Марина. – Он не видел моего лица, я закрывалась от света одеялом.

– А с чего это бывший главврач решил, что мачеха может лежать в Марининой кровати, даже если учесть, что он не видел вашего лица?

– Я не знаю. Он назвал меня Лёликом.

– Многие ее так называли.

– Я вам сразу об этом сказала.

– Нет, Марина, не сказали. Вы просто спросили, может ли пройти в клинику чужой.

– Я тогда вообще не знала своего имени. А что, это доказательство?

– Того, что меня мучает? Нет. Это может быть доказательством лишь того, что вы – Лола.

– А это не одно и то же?

– Конечно, нет… Марина, я повторяю еще раз: я не собираюсь доказывать, что произошла подмена. Но мне, конечно, очень любопытно, потеряли ли вы память.

– Ну, это просто! – сказала она. – Потеряла, можете мне поверить.

Он снова засмеялся.