Верно, когда она подставляет пустую страницу под луч света, сквозь бумагу проступает карта. Не просто очертания, а целый ковер из ярких цветных пятен, словно картина.

— Надо было видеть эту карту пять минут назад, когда солнце светило сильнее. Цвета были такие яркие, что больно глазам.

Пейзаж на карте дан в подробностях и вполне ясен. В нижнем левом углу я вижу серую громаду здания Института, рядом с ним — Купол, сияющий и непропорционально большой. Остальная часть карты изображает земли к северу и востоку, тусклый коричневый цвет Пустошей на ней сменяется сочной зеленью восточных гор. Самое любопытное — это большая река, текущая с юга на север. Она раскрашена глубоким сине-зеленым цветом. Я провожу вдоль нее пальцем.

— Это река Нид, — произносит Пепельный Июнь.

— Я думал, это просто миф.

— Судя по этой карте — нет.

Неожиданно я останавливаюсь.

— А это еще что?

В том месте, где река Нид поворачивает к восточным горам, нарисована коричневая, похожая на плот лодка. Она стоит на якоре у маленького причала. Еще можно заметить толстую стрелку, нарисованную от лодки вдоль реки к горам.

— Знаю, я сама была слегка сбита с толку, когда это увидела. Кажется, он имел в виду, что лодка предназначена для того, чтобы доплыть на ней до восточных гор.

— Вряд ли. Реки обычно текут с гор, а не в горы.

— Как думаешь, — ее голос оживляется, — это был его путь побега? Ученого? — Она замечает, что я сбит с толку. — Все думают, что он погиб от солнца, но если он действительно был гепером, как ты говоришь, значит, должно быть другое объяснение его исчезновения. Может быть, он сбежал. На лодке.

«Может быть», — думаю я. Но тут же качаю головой.

— Зачем ему было оставлять карту своего пути побега? Нет, что-то не сходится.

— Пожалуй. Но я уверена в одном.

— В чем?

— Эта карта предназначена только для геперов. Никто другой не может ее увидеть, даже случайно. Для этого нужен солнечный свет.

Я наклоняюсь, чтобы посмотреть на карту пристальнее. Чем лучше мне удается ее разглядеть, тем больше деталей я замечаю. Фауна и флора изображены с поразительной точностью.

— Что все это значит?

— Понятия не имею.

— Мы выясним, — говорю я.

Она молчит, и подняв глаза, я замечаю, что она едва не плачет.

— Мне нравится, — произносит она с улыбкой, — когда ты говоришь «мы».

Я задерживаю взгляд на маленьких морщинках в углах ее губ. Мне хочется поднять руку и провести пальцем по этим морщинкам. Я смотрю ей в глаза и улыбаюсь в ответ.

Она разглядывает мое лицо так, будто это страница книги, словно она ребенок, который учится читать, складывая в слова чувства, написанные у меня на лице.

Я не знаю, что делать или говорить дальше. Воздух между нами буквально пронизан неуверенностью. Я опускаю глаза, будто изучаю карту.

— Как думаешь, куда они отправят геперов?

— Куда угодно. В принципе это не важно. Они могут поставить крестик в каком угодно месте на карте, лишь бы оно было в восьми часах пути. Думаю, правда, что вряд ли они пошлют их на запад. Вряд ли им захочется, чтобы геперы подошли слишком близко к Дворцу. Если будет ветер, те, кто там работает, могут почуять запах. А никому не хочется, чтобы Охота сорвалась.

Она долго молчит. Когда я на нее смотрю, то вижу, что она растирает свои голые предплечья.

— Помнишь, — говорит она тихо, — прошлой ночью Директор говорил о фермах геперов во Дворце? — Качает головой. — Он же говорил неправду, как ты думаешь? Вся эта история с фермами с сотнями геперов? Это же просто плоды его больной фантазии, правда?

— Не знаю. Может быть. По нему трудно понять, что он думает.

Она продолжает растирать предплечья.

— Жутко даже представить. У меня все руки покрылись гусиной шкуркой. — Она смотрит прямо на меня. — А у тебя бывает гусиная шкурка?

Я подхожу ближе и смотрю на крошечные бугорки у нее на руках.

— Да, естественно. Но я называю их гусиной кожей, а не гусиной шкуркой.

— Гусиная кожа, — повторяет она, — так мне больше нравится. Звучит не так противно.

Прежде чем успеваю себя остановить, я тянусь к ее руке кончиками пальцев. У нее такая мягкая кожа. Она вздрагивает и отодвигается.

— Извини, — произносим мы одновременно.

— Да нет, я виноват, не надо было мне…

— Нет, я… я просто… Я не от отвращения или чего-то такого… Трудно объяснить. — Тут она неожиданно хватает меня за руку и прижимает мою ладонь к своему предплечью.

Меня как будто ударяет током и охватывает волной жара. Я пытаюсь отнять руку, но глаза у нее наполнены призывом и тоской.

— Я просто… — начинает она.

Мурашки у нее на руках становятся еще заметнее. На этот раз, когда моя ладонь прижимается к ее мягкой коже, никто из нас не пытается отстраниться. Мы смотрим друг на друга, и слезы, стоящие у нее в глазах, ничем не отличаются от моих.

Через некоторое время она засыпает на диване. Отключается мгновенно, ее тело складывается, как бумажная кукла, голова запрокидывается на спинку дивана под неудобным углом. Рот слегка приоткрыт, и из него вырывается тихое дыхание. Если она продолжит спать в такой позе, то проснется с болью в шее. Я тянусь и укладываю ее голову на подлокотник. Во сне она не сопротивляется и перекладывает голову туда, куда я направляю ее осторожным движением руки. Так странно к кому-то прикасаться.

Я сижу на другом конца дивана, расслабившись, но все еще ощущая тяжесть во всем теле. Над нами с потолка свисают зажимы для сна — два металлических овала насмешливо смотрят на нас, как немигающие глаза. Всю жизнь они меня дразнят, эти зажимы для сна. Когда-то я представлял себе, что живу обычной жизнью, такой же, как и у всех остальных. Каждую ночь я забираюсь в зажимы для сна, мои дочки-близнецы — почему-то я всегда представлял, что у меня именно дочки, — спят в соседней комнате, и их ангельские личики выглядят еще более пухлыми от того, что они висят вверх ногами. Рядом спит моя жена — ее бледное лицо словно светится в лучах ртутной лампы, длинные волосы водопадом спадают вниз, касаясь пола, ноги выглядят изящными даже в зажимах. Я представлял себя свободным от пульсации крови в ушах, от боли в зажатых в тиски ногах, от капель слез, стекающих на пол. Я представлял себе покой, холод и неподвижность. Все в моих мечтах было как у всех. И я сам был как все.

Я смотрю на Пепельный Июнь, на то, как красиво она лежит на диване, как поднимается и опускается в такт дыханию ее грудь. Под закрытыми веками ее глаза слегка двигаются из стороны в сторону. Струйка слюны виднеется в уголке приоткрытого рта. Наконец я сам закрываю глаза, блаженно погружаясь в теплый, темный океан сна. Новое чувство. Никогда раньше мне не приходилось засыпать рядом с кем-то. Я засыпаю — это жест наибольшего доверия, на который я не считал себя способным.