— Все нормально, — возражаю я, понимая, что мог бы сказать что-нибудь поумнее, — ты потрясающе выглядишь. Правда.

— Ты просто так говоришь, — отвечает она, но я вижу, что она сама не верит в свои слова.

— Теперь мне конец. Ты ведь в курсе, правда? Я буду всю ночь, перед всеми гостями, ходить с вытаращенными влюбленными глазами, с потными ладонями и бешено бьющимся, стучащим на весь зал сердцем. Ты моя смерть, Пепельный Июнь, клянусь тебе.

Она странно смотрит на меня, слегка нахмурив гладкий лоб.

— Извини, — говорю я, — глупость сказал, да?

— Нет, не в том дело. Мне понравилось. Но Пепельный Июнь — это кто?

— Ты.

В тот день мы с отцом вышли из дома в полдень, неся с собой тяжелые брезентовые мешки с бумагами. Я тогда был совсем маленький и всю дорогу плакал. Не вслух, конечно, я не издал ни единого всхлипа. Но слезы текли из моих глаз, и, несмотря, на то, что день был жарким, а путь длинным, они так и не высохли, пока мы не пришли на место.

Мы нашли полянку в лесу. К этому времени плечи у нас болели от тяжести мешков, и мы были рады освободиться от ноши. Отец велел мне набрать дров: веточек и палочек поменьше. Когда я вернулся, он стоял на коленях, склонив лицо к земле, как будто покаянно молился. В руках у него была лупа, которой он пытался сфокусировать солнечные лучи на куче сухих листьев. Он сказал, чтобы я не двигался, и я застыл на месте. Безо всякого предупреждения от листьев заструился дымок, начал густеть. Неожиданно из середины кучи показались языки пламени.

— Ветки, — произнес он, протягивая руку.

Костер разгорался. Время от времени отец наклонялся, чтобы подуть на пламя. Огонь плевался искрами и ревел от гнева и неожиданности. Отец бросил в него пару веток и отодвинулся. Пламя гудело так, что мне стало страшно. Отец велел принести книги и записи. Я повиновался.

Они долго лежали на земле рядом с ним. Отец сидел, не двигаясь, и я понял, что он никак не может найти в себе силы покончить со всем. Он попросил меня подойти, и я уютно устроился у него на коленях. В руках у меня была книжка с картинками, принадлежавшая моей сестре. Я знал каждый рисунок, помнил цвета, которыми раскрашена каждая кошка и собака, каждый дом и каждое платье. Отец сделал глубокий вдох, и я решил, что сейчас он снова начнет объяснять, зачем нам нужно все это сжечь. Но вместо этого его плечи задрожали, как будто он пытался сдержать икоту. Я положил руку на его широкую ладонь, чувствуя суставы и мышцы под грубой кожей, и сказал ему, что все в порядке. Что я понимаю, почему мы сейчас сжигаем книги. Что мама и сестренка исчезли, и теперь нам надо сделать так, чтобы какой-нибудь случайный гость в нашем доме не вздумал нас о них расспрашивать. Я сказал ему, что это «слишком опасно», повторяя те же слова, которые он говорил раньше, хотя и не понимал, что они значат.

Я думал, что он собирается вместе со мной на прощание пролистать каждую книгу. Но почему-то он решил этого не делать. Он просто брал книги и кидал их в огонь одну за другой. Я все еще помню, что испытал, когда он забрал у меня книжку сестры. Я не сопротивлялся, но когда гладкая обложка книги выскользнула у меня из пальцев, я почувствовал, что навсегда что-то теряю.

Мы ушли через час, когда ни от костра, ни от книг не осталось ничего, кроме гаснущих углей и серого пепла. И мне казалось, что отец точно так же выгорел дотла изнутри. Мы успели дойти до края поляны, когда вспомнили, что оставили у костра мешки, и мне пришлось вернуться за ними. Когда я наклонился поднять их, на меня что-то нашло, и я подул на угли также, как делал отец. Мелкий пепел взлетел в воздух и попал мне в глаза. Но прежде чем зажмуриться, я успел заметить среди черной золы теплое свечение. Почти уже потухший уголек вспыхнул красно-оранжевым светом, как капля июньского солнца в море серого пепла.

Много лет спустя, в одну промозглую серую ночь на школьном дворе я вновь увидел это сияние. Ее волосы были того же цвета — волосы девушки, которую я прежде никогда не встречал, но от которой сейчас не мог отвести взгляд. Когда она повернулась в мою сторону и наши глаза встретились, несмотря на разделявшее нас расстояние и водоворот детей, я вспомнил тот уголек, сиявший среди черной золы, как кусочек июньского солнца.

Тогда я подумал: «Ее обозначение — Пепельный Июнь».

Я разделяю это воспоминание с ней, здесь, в библиотеке, под светом стоящей в зените луны.

Пресса встречает нас во всеоружии. Репортеры выстроились по обеим сторонам кирпичной дорожки — от библиотеки до самого главного здания. Сверкают ртутные вспышки — впрочем, нельзя сказать, чтобы они слишком нас беспокоили. Сопровождающий ведет нас невероятно медленно, вынуждая останавливаться через каждые несколько шагов, чтобы попозировать перед камерой или ответить на несколько вопросов.

Пепельный Июнь все это время держит меня под руку, я чувствую ее запястье на сгибе локтя. Потрясающее чувство. Будь я один, меня бы безумно раздражала вся эта шумиха и внимание прессы. Но рядом с ней я спокоен и уверен в себе. Кажется, она тоже. Тяжесть ее руки в моей, случайные соприкосновения наших бедер, ощущение того, что мы вместе. Вероятно, мы не испытываем никаких проблем с журналистами потому, что в совершенстве освоили искусство носить маски. Осанка, эффектные реплики, эффектный образ — мы в этом профессионалы.

— Как прошла ваша подготовка? Чувствуете себя готовыми к Охоте?

— Потрясающе. Но мы не можем дождаться ее начала.

— Верно ли говорят, что вы заключили союз?

— Это ни для кого не секрет. Мы вместе.

— Как думаете, кто из охотников окажется самым серьезным соперником?

И так далее, и так далее.

Обычно короткий путь на этот раз занимает едва ли не час, и когда мы наконец заходим в главное здание, нас ожидают новые репортеры и любопытные гости. Они продолжают прибывать в экипажах всевозможных форм и размеров. Лошади, которых ведут в стойла позади здания, покрыты потом и тяжело дышат.

Внутри оказывается еще больше журналистов и зевак, но здесь проход отделен от них бархатными веревками, и, к счастью, наш сопровождающий ведет нас, не останавливаясь.

— Идем в главный зал, — произносит он, бросая быстрый взгляд на часы.

На украшении главного зала определенно не экономили. С потолков свисают позолоченные люстры, льющие тусклый ртутный свет на столы внизу. Столовое серебро инкрустировано ониксом, фарфор сделан в неоготическом стиле времен прошлого Правителя, бокалы для вина украшены алмазной пылью. В середине каждого из накрытых фиолетовыми скатертями столов стоят резные нефритовые вазы с цветами. Высокие окна завешены бархатными шторами. Гости собрались у окна, выходящего на Купол, и разглядывают его, хоть на этом расстоянии он кажется не больше разрезанного надвое бильярдного шара. В дальнем конце зала на второй этаж ведет великолепная лестница, застланная толстым алым, как воспаленный язык, ковром. В середине зала в свете ртутных ламп блестит паркет для танцев.