Но когда Анна пошла по залам в третий раз, то почувствовала: все изменилось. Водяные лилии, поначалу ослепившие ее, теперь казались не столь выдающимися. Зато купальщицы, нарисованные с помощью множества крошечных сверкающих цветных пятнышек, совершенно ее очаровали.

Она смотрела и смотрела – до тех пор, пока глаза могли что-то воспринимать. Потом пробралась к киоску рядом с главным входом в надежде купить открытки с репродукциями, чтобы рассматривать дома. Но галерея скоро закрывалась, и в киоске ничего не осталось. Надо же, она ходила по выставке почти три часа!

На ступеньках, ведущих к Трафальгарской площади, синеватой в наступивших сумерках, Анна остановилась. Ей вдруг стало скучно от мысли, что нужно ждать автобуса или спускаться в подземку, а потом ужинать дома. Она стояла и глядела на темнеющую площадь, переполненная смутными чувствами.

– Привет! – раздался у нее за спиной чей-то голос.

Анна обернулась и увидела Джона Котмора в его старой спортивной куртке.

– Ну и что ты думаешь об импрессионистах? – спросил он, подойдя к Анне.

– Они мне очень нравятся, – ответила она.

Джон Котмор улыбнулся:

– В первый раз их увидела?

Анна кивнула.

– А я впервые увидел их двадцать лет назад, – сказал Котмор. – В Париже. Я был тогда лихим молодым человеком.

Анна не знала, что ответить, и наконец выдавила:

– Я жила в Париже. Ходила там в школу.

– Что? Окончила там школу?

– Нет, – Анна улыбнулась, – только начальную – école communale.

Из галереи внезапно хлынул народ. По лестнице, тесня их, потекли люди.

– Я беженка из Германии. – Анна сама себе удивилась: и зачем она это сказала?

Но Джона ее сообщение как будто не удивило, наоборот – заинтересовало. Поэтому она стала рассказывать про Макса, про маму и папу, про их жизнь с того момента, как они уехали из Берлина.

– Обычно я никому об этом не рассказываю, – сказала Анна.

Вот тут удивился Котмор:

– Почему?

– Ну… Это кажется людям странным.

Джон нахмурился:

– Не понимаю, что тут странного.

«Может, и нет ничего странного», – подумала Анна. Лестница кончилась, вокруг них сгущалась темнота. Внезапно похолодало. Но Джон, казалось, не торопится уходить.

– Нельзя делать вид, что ты не ты, а кто-то другой, – сказал он. – Твоя связь с местом рождения – часть тебя. Как и твой талант к рисованию.

При слове «талант» Анна улыбнулась.

– Так что больше не надо никем притворяться, – Джон взял ее под руку. – Пойдем, я провожу тебя до метро.

Они шли по узенькой улочке к станции «Эмбанкмент». И Анна снова, как и днем, почувствовала, что переполнена счастьем. Но сейчас ее чувство уже не было беспричинным: это из-за картин, которые она увидела. А еще из-за того, что они с Джоном Котмором идут вместе сквозь сгущающиеся сумерки, к этому чувству прибавилось огромное и загадочное ожидание чего-то чудесного – настолько сильное, что Анна непроизвольно улыбнулась.

– Что тут смешного? – спросил несколько обескураженный Джон.

Анна почти не прислушивалась к его словам: он говорил что-то о своей одинокой жизни и о том, как готовит ужин. Значит, его жена действительно уехала?..

– Ой, извини, ничего смешного, – сказала Анна поспешно. – Просто… – она сомневалась, стоит ли продолжать: вдруг это будет выглядеть по-идиотски? – У меня был счастливый день, – произнесла она наконец.

– О! Понимаю! – кивнул Котмор. – В твоем возрасте… Между прочим, сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Надо же! Ты выглядишь моложе, – заявил Джон к досаде Анны.

Они уже были на станции – постояли рядом некоторое время перед тем, как Анна купила билет. Потом она зашла в лифт, и Джон крикнул вдогонку:

– Увидимся во вторник!

– Увидимся! – отозвалась Анна, и ее снова затопило волной счастья.

Счастье не оставляло ее всю дорогу до дома.

* * *

Держалась холодная солнечная погода. И Анна была все так же счастлива. Она почти с болезненной обостренностью ощущала звуки, формы и цвета вокруг себя, и ей хотелось все это нарисовать. Она рисовала в метро, во время обеденного перерыва, дома по вечерам. Она заполняла одну тетрадь за другой набросками людей в вагоне подземки, людей сидящих, беседующих, людей за едой… А когда она не рисовала, то думала о рисовании.

Все вызывало у нее восторг. Ей казалось, что она спала много лет, а теперь пробудилась. По утрам Анна ехала на автобусе до метро и стояла на внешней платформе, чтобы не пропустить момента, когда в утреннем свете автобус будет проезжать по мосту через реку. Джон Котмор дал ей книгу о французских импрессионистах, и Анна часами разглядывала репродукции. Некоторые настолько ей нравились, что возникало ощущение: все это она видит наяву. Звучавшая в холле по радио музыка казалась ей неправдоподобно прекрасной, а одежда погибших людей на работе – бесконечно печальным зрелищем (но даже в этом было что-то прекрасное). Анна вступила в местную команду, тушившую зажигалки на крышах. И теперь по ночам, когда звучала сирена, она часами простаивала в темноте, восхищаясь смутными очертаниями окрестного пейзажа под звездным небом.

* * *

Однажды ночью Анна дежурила вместе с господином Кадфордом, начальником их команды. Упало несколько бомб, но довольно далеко. В Патни несколько раз выстрелили противовоздушные орудия. Однако ничего, что могло бы воспламениться и заслуживало внимания, не упало рядом с Анной и ее напарником. Было довольно холодно. Отбоя пока не давали. И господин Кадфорд стал рассказывать о том, что ему пришлось пережить в Первую мировую войну.

Они долго сидели в траншеях – это было мучительно. Для господина Кадфорда особенно, из-за его больных ног. Многие были ранены, кто-то заработал себе «траншейную стопу»[21], а господин Кадфорд страдал из-за варикозного расширения вен.

На всякий случай, если Анна не знает, что такое варикозное расширение вен, господин Кадфорд объяснил ей, что при этом чувствуешь и каково мнение врачей.

Как случалось в последнее время, Анна тут же ярко представила во всех подробностях варикозные вены, и ее слегка затошнило. «Что за глупость!» – подумала она. Но тошнота усиливалась. И когда господин Кадфорд дошел в своем рассказе до слов доктора: «Давайте вырежем их!», тошнота накатила с новой силой.

– Простите, я не совсем здорова, – пробормотала Анна.

И тут небо неожиданно сдвинулось с места, земля поплыла под ногами – и вот она лежит на мокрых листьях, а господин Кадфорд отчаянно дует в свисток.