Мы проводили его взглядами: он почти бежал к служебной машине.

– Слышь, Вэл, – сказала я вполголоса.

– Да?

– По-моему, зря ты раздумала быть актрисой.

Она фыркнула:

– Спасибо.

– Это было потрясающе. Особенно финал. По-моему, если бы ты попросила, он бы даже ключи тебе отдал.

Вэл ухмыльнулась:

– Это «Извините, что?» – два волшебных слова. Срабатывает, наверно, в трех случаях из четырех. Если говоришь: «Извините, что?» – вредным, хамским тоном и повторяешь снова и снова, повышая голос, перед тобой все типа как капитулируют.

– Надо запомнить.

Охранник все еще сидел в машине. Уезжать не торопился.

– А знаешь, – сказала я, – он, возможно, еще сообразит, что к чему.

– Угу.

– Пора сматываться.

– Угу.

Мы с Вэл вошли в зал в тот самый момент, когда Сальвадор сыграл последнюю, звенящую ноту. Публика в первом ряду вскочила, устроила овацию.

Сальвадор, стоя на сцене в джинсах и старой майке, отвесил глубокий поклон. Миссис Вега утирала слезы. И Консепсьон тоже. Я перехватила взгляд Лестера: он, ослепительно улыбаясь, аплодировал в застекленной будке в глубине зала. Я сказала ему глазами: «У нас проблема средней степени серьезности», и поманила его, и он подошел.

Мы с Вэл попросили всех поскорее выйти через служебный вход – настоятельно, но стараясь никого не нервировать, чтобы не испортить атмосферу счастья. Сальвадор буквально сиял. Они с мамой вышли последними. Она взбежала на сцену, и они долго стояли в свете софита, крепко обнявшись, а все остальные тихонько прошли мимо них гуськом и оказались на задворках здания.

Сколько же на свете счастья.

Когда мы выехали с парковки, все сидели тихо. Мне кажется, в наших сердцах еще пульсировала эхом музыка Сальвадора, и с ней никому не хотелось расставаться.

Пока я устраивалась на сиденье поудобнее, держа на коленях Айвана, а в руках книжку, Сальвадор, сидевший впереди рядом с мамой, обернулся. Заглянул мне в лицо своими серьезными глазами и сказал: – Спасибо. – Какой же он был тихий и чинный. Я сказала: – Да ладно, я ничего особенного не сделала, – а он покачал головой и сказал: – Нет, сделала, – а я сказала: – Сальвадор, играешь ты просто отлично, – а он заскромничал, пожал плечами, но потом самодовольно ухмыльнулся и сказал: – Ну да, а как иначе, – и мы оба улыбнулись, а потом он добавил: – Койот Санрайз, мы стопудово доставим тебя домой вовремя, – и повернулся ко мне спиной, и на том разговор закончился.

Приятный был момент. Правда-правда. В тот момент все шло как по маслу.

А потом, ну естественно, все пошло наперекосяк. Все на свете идет наперекосяк, дайте только время. Особенно тайные планы.

Мы провели на трассе каких-то жалких полчаса – и все хорошее как отрезало. За рулем сидел Родео. С тех самых пор, как мы отъехали от концертного зала, он как в рот воды набрал. Я вроде как заметила его скованность и напряжение – мимика и жесты не врут, заметила, но тут же забыла: у меня было хорошо на душе оттого, что с Сальвадором, его мамой и скрипкой все получилось идеально. Однако нельзя было не обратить внимания, когда где-то в глуши, посреди Монтаны, Родео ни с того ни с сего затормозил и съехал на обочину автострады.

И заглушил мотор. И выдернул ключ из замка зажигания. Обернулся ко мне, сидевшей во втором ряду. Заглянул мне в глаза. И спросил:

– Куда мы едем, Койот?

Автобус погрузился в молчание. Я заметила краешком глаза, что Лестер затаился и навострил уши. Сальвадор, сидевший впереди меня, застыл как истукан.

Я нервно пожевала губами:

– В Бьютт, чтобы съесть сэндвич со свин…

– Койот, – оборвал меня Родео, – куда мы едем? Не смей мне врать.

Я чуть не поперхнулась: такого я от него ну никак не ожидала. Мы не разговариваем друг с другом так резко – мы с Родео. И вранье – это не в нашем стиле. Ну, по крайней мере, вранье вслух. Ну, по крайней мере, не в моем стиле. Ну, по крайней мере, до недавних пор.

– Ничего я не вру, – соврала я. – Мы едем в Бьютт, чтобы поесть сэндвичей со свиными отбивными.

Родео моргнул. Вдохнул. Выдохнул. Все это – не спуская с меня глаз. Покачал головой.

– Да-а? – спросил он, и его голос стал каким-то ужасающим коктейлем из усталости, печали, обиды, горечи и гнева. – Тогда почему после звонка бабушке ты ведешь себя так странно? Почему, стоит нам ненадолго остановиться, тебе не терпится вернуться на трассу? Почему ты собиралась бросить Сальвадора и его маму на обочине? И почему… почему Сальвадор только что сказал тебе, что доставит тебя домой вовремя? Почему, Койот?

После этих слов Родео Сальвадор опустил голову. Лестер шумно вздохнул – типа «ой-ой-ой, начинается».

Я раскрыла рот. И тут же снова закрыла.

Час пробил. И во многом я была к этому готова. Более чем готова. Когда Родео повернулся ко мне и потребовал сказать правду, в моей душе что-то вскрикнуло: «Только не это!», но другой внутренний голос шепнул: «Слава богу, наконец-то».

Я вскинула голову. Заставила себя смотреть ему прямо в лицо, не пряча глаза. И сказала ему правду.

– Родео, – сказала я ласково, но твердо, – нам надо вернуться домой.

Его лицо заледенело. В один миг. Спорим, вы никогда в жизни не видели, чтобы что-то так быстро превращалось в лед. Я увидела, что Родео ушел в себя и опустил на глазах шторы – взял и сбежал от меня в свою внутреннюю бездну.

– Койот, – сказал он каким-то погасшим и усталым голосом, почти сердито. – Мы и так дома.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Нам надо вернуться. В Поплин-Спрингс.

Он покачал головой, его глаза превратились в щелки:

– Койот, это не вариант. Сама знаешь.

– Извини, Родео. Сейчас это – «вариант». Мы должны вернуться.

Он даже не заерзал, не пошевелился, но, клянусь, съежился, иссох, не сходя с места, превратился в руины. В его глазах, его необыкновенных глазах, была боль. Словно я дала ему пощечину. И настороженность тоже – словно он не допустит, чтобы я ударила его снова.

– Бабушка больна? – спросил он, пряча глаза.

Я уже собиралась соврать – заявить: «Вот-вот, она умирает!» По-моему, после этого даже Родео сдался бы немедля. Но мне, думаю, надоело врать.

– Нет, – ответила я. – Она здорова. Дело в Сэмпсоновском парке.

Он снова поднял глаза, с любопытством склонил голову набок.

– Его вырубают. Весь целиком. Перекопают и заасфальтируют.

Родео покачал головой. Слегка расправил плечи, но напряженность не уходила: