Эстра занималась насильственным криминалом, и теперь, когда всех перестали интересовать убийства и ограбления, она отдыхала, принимая по три почтовых твари в день – а ведь раньше, когда был жив Ребус, она часто не возвращалась домой раньше полуночи.

Пришел Ралд, в руках у него была банка, полная сверчков. Вица держала жаб-скалолазов в длинном высоком террариуме. Земноводные с изяществом, доступным лишь круглым и мелким тварям, карабкались по ветке внутри террариума и хватали сверчков прямо с рук хозяйки. Ралд же жаб кормить боялся, его они не признавали.

– Привет, Монокль, – не обернувшись, поздоровалась Вица. Он подошел сзади и чмокнул её в смуглую щеку. – Спасибо за сверчков.

– Пожалуйста, – ответил Ралд и тоже сел за стол, поставив рядом банку с обреченными на съедение насекомыми.

– У меня для вас обоих тоже кое-что есть, – Эстра говорила спокойно, но Андра поняла, что та желает произвести феерию.

Глашатай встала и подошла к этажерке с папками, которые хранила прямо в столовой. У нее вообще из-за профессиональных особенностей столовая стала кабинетом, спальня – гостиной с винными полками, а то, что должно было быть кабинетом, превратилось в гардероб с ее странными нарядами.

– Транспорт и связь, – начала свое выступление эксцентричная дама, – уничтожают свои архивы раз в восемьдесят лет. В начале Конфедерации был предписан срок в сто лет, однако с расширением территории и увеличением активности населения архивы просто перестали вмещать в себя столько мусора. Сейчас, как мне доложили в приватной беседе, планируется сократить срок хранения еще на тридцать лет. Я могу их понять. Но тем не менее я очень рада дурацким правилам. Здесь у меня, – она картинно вытащила старый листок с выцветшими чернилами, – записи по перемещениям в год девятьсот семьдесят восемь по направлению Акк-Гог. Итак, триста двадцатого дня женщина с личником на имя Лирны Сиросы купила билет до столицы. Триста двадцать второго дня она была уже на месте. Абел Зир очень долго искал это в архивной башне, но он делал это для меня…

– Как ирмит ирмиту, – кивнула Андра. – Это очень здорово, Эстра, очень впечатляет. Но…

– Да, нам это ничего не дает, – посмел согласиться Ралд, хоть он и явно побаивался Эстры.

– Как это ничего? – страшно удивилась Вица, нисколько не обидевшись. – Парцес просил меня узнать о Лирне Сиросе – о том, куда она пошла, когда приехала и так далее. Вас разве не просил?

– Но мы и так уже узнали о ней все что можно, – покачала головой Андра. – Но не вполне понимаем, зачем…

– Сейчас, – Эстра вытащила из кармана пустынных штанов механический хронометр, – шесть. Если поспешим, успеем к нему в больницу. Неужели он ничего вам не сказал?

С помощью привилегированного флажка Андры они быстро доехали экипажем до душевного покоя, где содержался Дитр. Душевник и фельдшер проводили их до палаты.

Когда они зашли, то увидели, что Дитр стоит слева от кровати.

– Добрый вечер, – послышался его голос, хотя Дитр и рта не открыл.

Андра зашла первой, и увидела, что Дитр стоит у окна и держит в руках уточненный хронометр с секундной стрелкой. Дитр, который стоял у кровати, пересек комнату и подошел себе с механизмом в руках. Он протянул ладонь за мгновение до того, как он сам растворился, и хронометр упал ему в руку.

Он вскинул вверх кулак с зажатым в них хронометром, словно собирался произнести речь на собрании.

– Всемирное время, – удовлетворенно прокомментировала Эстра.

Андра и Ралд не смогли вымолвить ни слова.

Сначала было пусто – как там, где он уже не родился и еще не умер, как там, где нет ни капли телесного. А затем он увидел свет. Свет расщеплялся на золотые сегменты, и то, что его всемирное прошлое и будущее хотело видеть нитями, нитями и стало. Дитр запускал дуновения своей сущности в нежное колыхание нитей, которые тянули его вверх и вперед, приближая к неизбежному концу, который наступает для любого телесного существа. Темный паразит, вцепившийся в него как черная плесень, тревожно сжался. Дитр плавно скользнул вниз и открыл телесные глаза.

– Ну что, получилось? – спросил он себя, стоящего в другом конце палаты с секундным хронометром в руке.

– Получилось. Минута ровно.

Первое время он лишь смотрел вперед, но долго не заглядывался – за постоянное взирание на будущие временные узоры всемир требует неприятную плату. Предсказатели, которых тоже учили на отделении всемирной теории, обрекали себя на бедность. Если они вдруг начинали жить богато, злоупотребляя своей властью к всемирному зрению, нити утекали от них, и предсказатели переставали видеть узоры времени. Мало кто соглашался стать прорицателем, люди слишком любили ценности. Ребус, у которого денег не водилось и который учился на конфедератскую Стипендию для одаренных молодых умов, считал, что терять ему нечего, и спокойно листал труды по теории всемирного зрения. Повернув свой взор в обратную сторону, Ребус увидел прошлое. Все, что оставалось – это лишь протянуть руку и схватиться за нужную нить.

Самое трудное было проконтролировать время. Часы, дни или годы не отсчитывались числом нитей, временной узор не был подобен кольцам в стволе дерева. Но нити в своем блеске и колыхании пульсировали миллионами сущностных сердец – каждая на свой лад. И тут Дитр понял, что означали коды в записях о всемирном времени: Ребус высчитывал нужное время в соответствии с ритмом колебания нитей. Сначала Дитр тренировался лишь на секундных колебаниях, когда его застали Эстра Вица, Андра и Ралд, а потом перешел на часы. Он мог долгое время сидеть и пялиться на самого себя в палате. Годовые колебания шли самыми длинными волнами, и за них Дитр пока что не брался.

Андра, узнав, что он научился карабкаться по золотым нитям всемирного времени, испугалась, что он хочет изменить их жизнь, быть может, спасти Виаллу.

– Нет, – покачал головой Дитр. – Никого не спасти, пока во мне эта тень.

– Тогда что же ты собираешься сделать? – прошептала она, закрывая лицо руками.

– Попросить Ребуса избавить меня от своей тени.

Андра нервно захихикала, а потом вдруг разрыдалась, давая волю давнему напряжению. Дитр оставался спокоен.

– Я ни в коем случае не верю в бредни сектантов. Нет никакого Звездного Помазанника, их ритуалы не имели никакого смысла и результата, кроме производства человека с душевными изъянами, вызванными насильственным характером его зачатия. Однако посмотри – сколько нас, неуравновешенных, слабых или же попросту самовлюбленных, но уродов среди нас довольно мало, иначе я бы уже давно уволился из полиции.

Андра все плакала, Дитр и не думал ее утешать, ей явно нравилось плакать.

– Если не дать Ребусу вырасти нравственным уродом гнилостного типа, как говорит мой уважаемый душевник, то, быть может, я попрошу его помочь мне. И он, наверное, мне поможет. Но этот временной узор я раз и навсегда избавлю от самого себя – и от тени Ребуса заодно.