– Мужчина?

– Да.

– Ах, молодость, молодость… – многозначительно улыбнулась Мария Ильинична, подхватила бутерброд и торопливо ответила: – Пусть приходит, посмотрим на этого красавчика.

Говорить, что «этот красавчик» не является моим сердечным другом, не имело смысла – Мария Ильинична ни за что бы не поверила.

* * *

Матвеев приехал к половине десятого, сначала он внес в квартиру нечто плоское, объемное и тяжелое, упакованное в обыкновенную серую бумагу, затем спустился к машине и вернулся с букетом бордовых роз и большущим тортом. Белая коробка, обвязанная алой лентой, притягивала взгляд и вызывала слюноотделение.

Представившись, Матвеев протянул торт и цветы Марии Ильиничне, чем покорил ее раз и навсегда.

– Это вам.

– Спасибо, – выдохнула Мария Ильинична, сраженная внешним видом и галантностью Максима. – О! – произнесла она, взглянув на него внимательнее, приподняла одну бровь (наверное, сие означало наивысшую оценку) и посмотрела на меня.

«Если бы вы знали, Мария Ильинична, кто любит этого хорошего человека…» – подумала я, сдерживая многострадальный стон.

Матвеев принес подарок в мою комнату, отказался от чая, сел на стул и в первую очередь попросил отчета о работе. Больше всего его интересовали мои чувства и ощущения, а уж потом, сколько времени я провела в зале, что успела изучить и так далее. Он внимательно следил за мной, ловил каждое слово, интонацию, его лицо то хмурилось, то разглаживалось, и через десять минут у меня появилось стойкое ощущение – я сдаю экзамен, название которому пока не придумали.

Взгляд постоянно тянулся к подарку, меня очень интересовало, что спрятано под несколькими слоями оберточной бумаги и скотчем…

– Мне понадобятся ножницы, – сказал Матвеев, поднимаясь.

– А что там? – спросила я, раздобыв их у Марии Ильиничны.

Он не ответил, наклонился и аккуратно разрезал скотч в нескольких местах, затем отогнул бумагу на углах и стал ее снимать.

Раздался шорох. Упаковка отступила, открыв свету… портрет моей мамы. Портрет, еще совсем недавно висевший в квартире Шелаева.

– Клим попросил передать тебе, – сказал Матвеев и замолчал, давая мне возможность хотя бы немного прийти в себя. – Я посчитал нужным это сделать.

Протянув руку, кончиками пальцев я коснулась тяжелой рамы и встретилась взглядом с мамой. Она смотрела на меня нежно, мягко и будто говорила: «Держись, не нужно плакать…» Я улыбнулась и еле сдержала слезы. Долгое время я боялась думать о том, как мне добраться до портрета, потому что сделать это не было никакой возможности! И вот моя самая заветная мечта осуществилась тогда, когда я совсем не ожидала… Клим отдал портрет, не потребовав ничего взамен.

– Спасибо, – тихо произнесла я.

– Не за что, мое участие минимально.

Матвеев отошел к шкафу и повернулся ко мне лицом.

– Спасибо, – повторила я. – На этом портрете мама… как живая… и мы очень похожи…

– Да, очень.

Мысли путались, и я никак не могла подобрать слова, чтобы объяснить, насколько теперь счастлива.

– Вы не знаете, почему Клим подарил мне портрет?

– Потому что ты покинула дом Ланье и портрету ничего не угрожает.

– Он узнал от вас, что я ушла?..

– Да.

– Его отец любил мою маму – это не секрет, но все же… Климу не нужен портрет, правда? Мне кажется, он его раньше не отдавал вовсе не из-за Эдиты Павловны…

– А назло тебе?

Я кивнула. Мне отчего-то немедленно потребовалось доказательство того, что Клим плохой и не может у него быть ни одного положительного качества. И ко мне он никогда не испытывал добрых чувств, а его поступок это… еще какой-то спланированный ход против меня. Матвеев бы не соврал ни за что, и мне требовался ответ именно от него.

– Ты ошибаешься, Настя. Портрет Климу очень дорог. – Матвеев подошел ко мне ближе. – Не менее, чем тебе.

– Почему?

– Потому что его написал отец Клима незадолго до своей смерти, он очень хорошо рисовал.

В меня ударила молния – прямо с потолка – оранжево-фиолетовая, изломанная и страшная. Схватившись за край стола, я вновь посмотрела на маму и сжала губы. Наверное, они побелели. Клим был прав, когда не отдавал портрет, и он не врал, не дразнил меня, отказывая.

– Пожалуйста, – услышала я свой голос, – передайте Климу спасибо.

– Обязательно.

Матвеев, наклонившись, стал поднимать с пола куски оберточной бумаги, он складывал их на стол неторопливо, и эти движения успокаивали меня. Максим мог рассказать многое, но я не смела задать ни одного вопроса. А между тем мне было важно узнать, что Клим говорил ему, отдавая портрет, о чем спрашивал, когда узнал о моем бегстве из дома Ланье, считает ли он этот поступок слабостью или наоборот?..

Закончив небольшую уборку, Матвеев выпрямился, и я увидела на его шее тонкий кожаный шнурок, а на нем – камешек в форме зуба акулы. Подарок Симки выскочил из ворота джемпера и буквально притянул мой взгляд к себе.

Можно ли в один день получать столько стрессов?

Да еще если они идут один за другим?

Матвеев обещал Симке носить подарок, если та согласится на танец, но это была шутка, обмен фразами для поддержания разговора! Так или нет?

Скорее всего, у меня отвалилась челюсть, потому что Максим проследил за моим взглядом и убрал камень под джемпер. Некоторое время мы стояли и смотрели друг на друга, а потом он сказал:

– Иногда все принципы, правила и запреты катятся к черту, ты согласна со мной, Анастасия?

– Когда-нибудь я напишу на эту тему диссертацию, – ответила я, слабо улыбнувшись.

Матвеев ушел, я просидела минут десять на кровати, а потом потащила пуделей на улицу, хотя они уже гуляли.

Просыпалась я тяжело и мучительно, обрывки сна вспыхивали в сознании, мешая открыть глаза. Мне снился Клим – в белой рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, в черных брюках и черных же начищенных ботинках. Звучала медленная музыка, я была где-то рядом и ждала, что вот сейчас, через минуту или две, он подойдет и пригласит меня на танец. А мне нужно отказать, хотя бы один раз в жизни отказать… Но он не подходил и не приглашал, ожидание становилось невыносимым, пилило душу до опилок и стружек, кололо иголочками. А потом появился Славка, я вздохнула с облегчением и улыбнулась ему. Мы закружили по солнечному залу, в ушах раздалось «раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три». Только голос принадлежал не Славке, а Климу…

Открыв глаза, я долго таращилась в потолок, затем повернулась набок, положила руки под щеку и принялась смотреть на портрет мамы. Мне было о чем подумать, но когда сработал будильник в мобильном телефоне, я облегченно вздохнула, откинула одеяло, спустила ноги на пол и стала собираться в университет. Думать – очень вредно.