– И все же… – пробормотал он. – Все же… Знай, Сенмут, что этот твой Бения должен умереть через три дня.

Стены вокруг него поплыли, и Сенмут машинально выставил вперед руку, чтобы не упасть. Сердце забилось тяжело и медленно, его удары отдавались в горле. Он знал, что его лицо побелело, но Тутмос на него не смотрел.

– Через три дня моя дорогая Ахмес войдет в свою могилу, путь к которой я тщательно сокрыл от всех, кроме своей дочери и Инени. В день похорон, на рассвете, все, кто рыл тайные пути, будут принесены в жертву. Гуррийцу это известно. Он трудится вместе с Инени глубоко под землей и домой не вернется.

Сенмут сразу понял, что так встревожило Хатшепсут, когда они были накануне в долине, и его ответ фараону прозвучал спокойно:

– Ваше величество, я знаю, что эта тайна должна остаться тайной навеки, и потому рабами придется пожертвовать. Но как вы сохраняете жизнь великому Инени, веря в его честность, так и я верю в честность моего друга. Если на то будет ваша воля, я обещаю, что тайна не будет разглашена, и порукой тому моя жизнь. Бения безразличен к роскоши и богатству. Его невозможно подкупить. Камень – его единственная любовь, вот почему он мне и нужен. Задача, которую задал мне царевич короны, трудна, а без него решаться она будет очень медленно. Я могу взять другого инженера, это правда, но сколько времени уйдет у меня на то, чтобы втолковать ему, чего желает Цветок Египта? А человек, избавленный от смерти, будет работать с охотой.

– Ты говоришь вздор, – отрезал Тутмос, но его пальцы замерли на столе. Немного погодя он встал. – Старость приближается, – сказал он, – и я глупею. Двадцать лет назад твой друг умер бы, а тебя выпороли бы кнутом. Но не думай, что я всегда такой! – закричал он, грозя улыбающемуся Сенмуту пальцем. – Если я услышу хоть малейший шепоток о том, что мою любимую потревожили, твоя кровь тут же прольется на пол храма! А теперь иди. Я пошлю в горы царского вестника, и он приведет этого счастливчика обратно. И смотри служи моей Хатшепсут с той же безрассудной верностью.

Он нетерпеливо взмахнул рукой и вернулся к своим депешам.

Сенмут, пятясь, вышел за дверь и, как только дворец остался позади, издал радостный клич и рванул по засаженной деревьями аллее к храму. Впервые в жизни ему захотелось вознести подобающую благодарность богу, чья дочь сотворила чудо. Бения будет жить!

На рассвете третьего дня, когда Сенмут сидел с Бенией в своей маленькой приемной, вооруженные кинжалами царские храбрецы обрушились на крохотную деревушку среди пустыни и перерезали глотки всем беззащитным рабочим до единого, а писец капитана сверил количество убитых со списками, убеждаясь, что никто не уцелел и некому будет привести грабителей к царской могиле. Когда все кончилось, мертвые тела побросали в яму, вырытую в песке. Жертвы Амону и Мерее-Гер принесли еще накануне, и Бенин действительно повезло, ибо его в ледяной темноте на одинокой вершине ждала сама бескровная Мерее-Гер.

Молодые люди услышали, как погребальная процессия собирается в саду, и Сенмут послал наконец за вином.

– Выпьем за твое спасение, – сказал он Бенин, – и за благословенную царственную супругу Ахмес.

– И за твое невероятное везение! – добавил Бения пылко. – Если бы не милосердие малышки царевича короны, лежать бы мне сейчас с полным ртом песка.

Сенмут рассмеялся.

– Она уже не малышка, – сказал он. – Много воды утекло с тех пор, как Фивы имели счастье лицезреть тебя, а малыши ведь растут.

– И то верно, к счастью для меня. Так ты говоришь, она красива?

– Я говорю? Ну да, ведь она моя повелительница. Я служу ей, а уж потом фараону, хотя, как это получилось, я и сам не знаю.

Принесли вино, и молодые люди выпили, сплетя руки. Бения причмокнул губами:

– Вино-то у тебя из Чару, разрази меня бог! Ты и впрямь преуспел. Подумать только, пока я там надрывался до кровавого пота в горах, он тут вино распивал с аристократами!

Сенмут смотрел на друга с удовольствием. Он совсем не изменился. Близость смерти испугала его, но лишь на миг, и едва угроза миновала, он снова стал таким же веселым, ребячливым и беззаботным, как всегда.

– Царевич спас тебя не просто так, – напомнил он ему.

– Ах да. Работа. Так что я должен делать? А ты, значит, будешь моим хозяином, да, Сенмут?

– Мы будем работать вместе. Между нами не может быть слуги и хозяина, осел ты этакий!

И Сенмут рассказал ему о долине, и о своем видении, и о мечтах царевича, а Бения внимательно слушал, не скрывая интереса.

– Похоже, это та самая долина, которую я видел однажды. Я заглянул в нее с вершины другой горы. И тут же застыл от ужаса.

Сенмут заговорил взволнованно:

– Ни слова больше, Бения! Ни одного слова! И впредь держи свой болтливый язык на привязи, иначе ты меня погубишь!

Бения побледнел.

– Прости меня, друг, – сказал он кротко. – Отныне и навсегда я забуду обо всем, что видел.

– Смотри же.

Они выпили еще. Потом Бения сказал:

– Храм. Нарисуй мне план, и я скажу тебе, какой камень будет стоять, а какой не выдержит. Я понял, что ты хочешь строить из песчаника, хотя гранит прочнее.

– Там не должно быть никаких стен, ничего тяжеловесного, камень постройки должен сливаться со скалой, чтобы с первого взгляда казалось, будто они одно целое.

– Но она думает о пещерном святилище, глубоко в недрах горы. Как же соединить его с храмом?

– Это уже моя задача. Пока я предлагаю нам с тобой сходить туда и изучить все на месте, а я потом сделаю чертежи и покажу их ее высочеству. Где ты остановился?

– В моей старой конуре, рядом с главным инженером.

– Слишком далеко отсюда. Нам надо будет постоянно встречаться. Посмотрим, может быть, я смогу устроить тебя здесь.

Бения взглянул на друга с любопытством, но ничего не сказал. Эта уверенность была ему в новинку, как, впрочем, и эти покои, и этот раб, и это добротное ложе в крохотной спальне. Но взгляд Сенмута остался прежним, оценивающим и пристальным, не изменилась и чудная, медленно загорающаяся улыбка. И Бения подумал, что, судя по всему, его ждет жизнь, новая во всех отношениях.

Они посетили место будущего строительства, где долго вглядывались в скалы, изучая долину со всех возможных точек зрения, но окончательный план в голове Сенмута так и не созрел, и с Хатшепсут он виделся в последний раз еще до похорон ее матери. Дважды он ходил в долину один, побродить в поисках вдохновения, и раз видел царевну издалека: с головы до ног укутанная в белое, она сидела на самом солнцепеке, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком, а нубиец держал над ней зонт. Но если она его и заметила, то не подала виду. Казалось, она сосредоточенно рассматривает что-то вдалеке, и вид у нее при этом был отсутствующий, так что он предпочел тихонько уйти, не нарушая ее уединения. У него еще будет время посоветоваться и обсудить с ней свои планы. Удаляясь, он чувствовал, как солнце бьет ему в спину и кровь мощно бежит по его жилам. Времени хватит на все. Он часто ходил на плац, где упражнялся в метании копья и стрельбе из лука, надеясь, что она промчится по кругу на колеснице. Он научился без промаха бить по цели, его запястья стали мускулистыми, а она все не приходила.