— А вот дэу-эти стоит!

Дождавшись, когда Карим остановит машину возле голубого деревянного забора с причудливым орнаментом, Эльсина толкает дверь и выскакивает на улицу. Я с любопытством смотрю, как она подбегает к худощавому старичку в тёмно-синем трико и клетчатой рубашке и повисает у него на шее. Это Марс-абый. Я видела его пару раз у родителей Карима. А старушка в белом платке и голубом платье, появившаяся из-за калитки, — Фируза-апа, мама Равили Марсовны.

— Ты чего притихла, Вася? — спрашивает Карим, трогая меня за колено. — Идём?

Притихла я, потому что немного занервничала. Бабушка и дед Карима воспитаны в старых традициях, и им наверняка невдомёк, как можно было бросить их внука на два года, а потом как ни в чём не бывало появиться с ним под руку в их доме. Хотя пусть это будет головной болью Карима, а не моей. Он ведь меня сюда пригласил, а я лишь согласилась. С дальнейшими радостными воплями в стенах своего кабинета, но ведь о них никто не знает.

Пока Эльсина, что-то беспрестанно тараторя на татарском, общается с бабушкой, Карим обнимается с Марсом-абыем. Вместо рукопожатий дед целует его в щёки несколько раз. Непривычно, но мило.

— Здравствуйте, — улыбаюсь я Фирузе-апе и от накатившего смущения даже приседаю в полукниксене. Видимо, дают о себе знать мои аристократические корни. — Исенмесез то есть.

Бабулечка улыбается, что-то быстро говорит по-татарски и указывает на дом, мол, пошли-пошли. Я ловлю ободряющий взгляд Эльсины и решаю следовать за ней. Карим занят болтовнёй с дедушкой, и ему сейчас не до меня. Татарский, что ли, выучить, тоже? А то он посреди потока тарабарщины моё имя упомянул, а я даже не в курсе, по какому поводу. Вдруг благословения на наш брак попросил, ну или ещё чего приятного сказал.

— Дом у вас очень красивый, — громко говорю я, на случай если у Фирузы-апы по возрасту плохо со слухом.

Повернувшись, она снова мне улыбается и часто кивает в знак признательности. Карим упоминал, что она по-русски понимает, но говорит не очень хорошо.

— Здесь раньше избушка на курьих ножках была, — доверительно поясняет Эльсина, пока мы пробираемся к дому между садовыми цветами и грядками с клубникой. — Дом папа новый построил лет пять назад, из калиброванного бруса. Потом пришлось его облицевать и покрасить в жёлто-синий. — Она хихикает: — Дэу-эти сказал, что голое бревно — бедно и некрасиво.

Я не хихикаю, потому что с Марсом-абыем согласна. Домов из бруса в каждом коттеджном поселке по сотне, а вот такого, с деревянным кружевом по краям крыши и узорчатыми ставнями, нет нигде.

Фируза-апа снимает резиновые тапочки прямо на крыльце, и мне ничего не остаётся, как последовать еёпримеру. Хотя у нас на даче совсем так не принято: если что-то срочно понадобилось, можно и до второго этажа в обуви дойти.

Но через секунду я понимаю, почему надо так рано разуваться. Все полы в доме устелены коврами с густым ворсом — таким, что нога проваливается. С ума сойдёшь, после грязных тапок пылесосить.

— Так чисто, — изумлённо тяну я, оглядываясь.

Что у Равили Марсовны всегда чисто, я давно привыкла — у неё всё-таки домработница есть. А вот то, что в доме у восьмидесятилетней старушки, которая еле ходит, нет ни пылинки, меня до глубины души поражает. Окна, старомодный сервант со стеклянными створками и зеркала начищены так, что сияют, да и по коврам, похоже, нужно ползать с лупой, чтобы отыскать хоть одну соринку.

— И пахнет так вкусно, — добавляю я, ощущая резкий спазм в животе от аромата выпечки, витающего в воздухе.

— Приготовься есть столько, сколько никогда не ела, — советует Эльсина. — От дэу-эни даже Карим с пузом уезжает.

Есть столько, сколько никогда не ела? Пф-ф. Это я могу.

Но немногим позже убеждаюсь, что свои возможности явно переоценила. У Равили Марсовны перед приходом гостей стол тоже всегда ломился, но даже он ни в какое сравнение не идёт с картиной, которую я застаю на кухне Фирузы-апы. Под белой хлопковой тканью с кружевной оторочкой скрываются целые барханы еды. Чего тут только нет! И румяные эчпочмаки, и залитые сливочным маслом кыстыбый, и горы хвороста, — это такое воздушное хрустящее тесто, присыпанное сахарной пудрой, — и какие-то загорелые шарики, явно жаренные в масле, а про горы пирогов я вообще молчу!

— Что это, а? — шепчу Эльсине, тыча пальцем в салатницу с чем-то коричневым.

— Это корт, — поясняет она. — Ты же губадью у мамы пробовала? Он там тоже есть. Татарский творог из топлёного молока и сахара. Дэу-эни масло в него добавляет, и такая вкуснятина получается.

Я сглатываю накатившую слюну. Хорошо, что я дорогой пакет миндаля сгрызла, иначе бы всё здесь залила.

— А это? — указываю на шарики.

— Баурсак. У дэу-эни он самый лучший, потому что она внутрь творог кладёт. Жирный такой, зараза, но устоять невозможно.

Накрыв заурчавший желудок рукой, я оглядываюсь в поисках Карима. Как он вообще способен как ни в чём не бывало болтать с дедом в присутствии всего этого? Это же рай для обжор. И ад для следящих за фигурой.

Карим, поймав мой взгляд, кивает — мол, вижу, подожди немного — и снова поворачивается к Марсу-абыю, который в этот момент что-то рассказывает. Дослушивает его до конца и потом указывает на меня, поясняя: подойду к Васе. Старших не перебивает. Молодец какой.

— У тебя такой взгляд беспомощный, — смеётся он, целомудренно трогая меня за лопатку, тогда как обычно норовит коснуться где пониже. — И слюна течёт.

Я на всякий случай ощупываю рот, — правда, что ли, течет? — но, оказывается, Карим меня просто дразнит.

— Здесь столько всего вкусного, — жалобно шепчу я. — У меня даже голова кружится.

— Помоги тогда дэу-эни накрыть на стол. Быстрее сядем.

Смутившись, я быстро семеню к Эльсине, расставляющей на подносе чашки из тонюсенького узорчатого фарфора, и на ходу прикидываю, чем могла бы себя занять. Так и не придумав, решаю спросить Фирузу-апу.

— Вам помочь?

Морщинистое лицо растягивается в улыбке с проблесками серебряных зубов. Фируза-апа мотает головой и, указав на стол, ласково тараторит:

— Ял ит, ял ит… (тат. отдыхай. — Прим. автора)

В итоге, чтобы не прослыть лентяйкой, я просто выхватываю у Эльсины поднос и доношу его до стола под одобрительный взгляд Карима.

— А хлеб-то зачем? — ошарашенно переспрашиваю, глядя, как рядом опускается корзинка, напичканная ломтями белого и бородинского. — Кому он нужен, когда есть всё это?

— Сначала горячее будет, — смеётся Эльсина. — Я же сказала: готовься. Суп, потом второе. У нас дэу-эти всё с хлебом ест.

Мы наконец рассаживаемся. Карим занимает место справа от меня, Эльсина — слева, Марс-абый — во главе стола. Куда сядет Фируза-апа, я пока не знаю, потому что она продолжает суетиться у плиты.

— Меня тоже отдыхать отправили, — говорит Эльсина, раскладывая на своих светлых брюках салфетку. — Внуки же приехали. Дэу-эни хочет угодить.