Окинув Регарди уничижительным взглядом, сестра Даррена удалилась, оставив его наедине со своими мыслями. Впрочем, скучать в одиночестве халруджи не собирался, так же как позволять Аджухаму наслаждаться подозрительным обществом Терезы и лже-кучеяра.

Откинув ковер и приложив ухо к каменному полу, Арлинг прислушался. Сейфуллах благополучно добрался до номера госпожи Монрето, и, устроившись на диване, нахваливал богатый букет согдарийских вин. Убедившись, что с молодым купцом все в порядке, халруджи занялся порученным ему делом: охраной приза.

Обруч был слишком тяжелым, чтобы постоянно таскать его с собой вместе с коллекцией клинков, которые были распиханы по одежде и обуви Арлинга, поэтому он решил его спрятать. Разговор внизу перешел в стадию затяжного обмена любезностями между Терезой и Сейфуллахом. Джаль-Баракат откровенно скучал и едва заметно нервничал, постукивая носком туфли по ножке стула.

Побродив по комнате и ощупав стены и мебель, Регарди решил спрятать сокровище в кадке с белой лилией, стоявшей у окна спальни. Он никогда не испытывал симпатии к лилиям, поэтому бесцеремонно выдернул цветок из горшка, выкопал ямку и сложил сверток внутрь. Вернув растение на место, халруджи присыпал потревоженную землю лепестками, которые ободрал с растения и довольно обошел тайник. Во всяком случае, сам он не догадался бы искать деньги в цветочных горшках.

Задумавшись о том, где лучше следить за Аджухамом – с балкона или у дверей покоев Терезы, Арлинг подошел к окну, прислушиваясь к городу.

В порту сменялись ночные бригады грузчиков, которые работали в любую погоду и время суток, на улицах скрежетали лопатами дворники, убирая с камней занесенный ветром песок, на самой высокой башне Самрии тянул ноты жрец, готовясь к утреннему призыву верующих на молитву. Приближался рассвет.

Какая-то ранняя пташка облетала их башню уже в пятый или шестой раз, видимо, выбирая место для гнезда. Другой причины, зачем птице понадобилось в предрассветных сумерках носиться вокруг гостиницы, Арлинг не знал. Снизу донесся заливистый смех Терезы, и Регарди с трудом сдержал неприятную дрожь от нахлынувших воспоминаний. Он сделает все возможное, чтобы Сейфуллах увидел, какое черное сердце скрывается за красивой грудью госпожи Монрето.

Вытянув руку, Регарди негромко свистнул, окликая птаху, и очень удивился, когда птица вдруг изменила направление полета и плюхнулась ему на запястье, вцепившись в кожу острыми когтями. Это было столь неожиданно, что он задержал дыхание, поражаясь смелости пернатой твари. И резко выдохнул, когда понял, что к птичьей лапе привязан сверток. Послание было почти невесомым, но пахло так резко, что Арлинг удивился, почему не обратил на него внимания раньше. Смесь из журависа, пряностей, розового масла и жгучего перца могла привлечь внимание любого, но для слепого она была подобна огромному стягу из красного полотна, на котором золотом была вышита крупная надпись: «Это письмо тебе, халруджи!».

Арлинг не знал, как учителю удавалось приручать совсем непригодных для дрессировки животных и птиц, но в том, что послание было от имана, он не сомневался. Птаха послушно сидела, пока он отцеплял сверток, но стоило ему убрать руку, как она с писком взлетела, словно ее собирались ощипывать.

Пальцы Регарди медленно скользили по мягкой обертке свертка, а мысли унеслись вслед за птицей. Торопиться не хотелось. Нехорошее предчувствие, которое в последнее время навещало его слишком часто, проснулось снова.

Какое-то время Регарди еще вертел послание в пальцах, но тянуть дольше не было смысла. Аккуратно развернув мягкую бумагу, он с удивлением извлек из нее странный предмет. Почти невесомый, слегка шелковистый, гладкий, полый. При движении в нем перекатывалось что-то похожее на продолговатую бусину. Регарди поднес вещицу к носу, в недоумении лизнул языком. Запах был знаком, вкус тоже, но в голову ничего не приходило.

Утренний сквозняк вдруг взметнул штору и тронул нежным шелком лицо. Догадка появилась внезапно, а когда халруджи еще раз коснулся гладкой и нежной оболочки предмета, переросла в уверенность. Иман прислал ему мертвую куколку шелкопряда с полей Мианэ. Вот только зачем?

Регарди уважал любовь учителя к загадкам, но иногда ему казалось, что когда-нибудь иман перехитрит самого себя. Уж лучше бы он оставил записку.

Обругав себя за недогадливость, Арлинг поднял бумагу, в которую была завернута куколка, и сразу наткнулся на слова, нацарапанные на обратной стороне обертки. Царапины были глубокие и легко читались, словно иман заранее знал, что пальцы халруджи будут обожжены и не смогут прочесть обычное письмо.

«Жернова мельницы треснули, а мука отсырела», – гласило послание, не оставляя надежды на то, что новый день начнется легко и понятно. – «Хлеба в этом году не будет. Грядут бури. Пережди их на севере. Слушайся своего господина».

В смятении Арлинг несколько раз ощупал выступающие царапины, но ошибки быть не могло. Записка, которая должна была внести ясность в загадочную посылку, лишь все усложнила. Учитель опять оставил одни вопросы.

Что означали слова о сломанных жерновах? Собрания не будет? У имана неприятности? Или возникли проблемы у Белой Мельницы? Как он мог отправиться на север и одновременно слушаться своего господина, который собрался на юг, к Птичьим Островам? Что учитель имел в виду под севером? Согдарию или города поближе? И где он сам, черт возьми?!

Мертвая куколка шелкопряда символизировала смерть, но почему иман выбрал именно ее? Ни муху, ни дохлого таракана, ни жука… Арлинг был уверен, что личинка взята с фермерских полей Мианэ. Характерный узор на спинке куколки был легко узнаваем. Что-то случилось с шелковичными плантациями? Насколько он помнил, Маргаджан увел из города всех нарзидов, которые были основной рабочей силой на фермах. Возможно, с тех пор дела у них пошли совсем плохо, и мертвая куколка должна была означать крах балидетского шелководства? Или стоило мыслить шире? Что-то произошло в Балидете?

Арлинг все еще размышлял над посланием имана, когда за дверью послышались шаги Сейфуллаха. Задумавшись, он не заметил, как пролетело время.

В порту уже громыхали грузовые лебедки, разносчики чая наперебой призывали взбодриться лучшим напитком мира, песнопение жреца сменилось нестройных хором голосов верующих, собравшихся у главной башни на утреннюю молитву. Халруджи понял, что если бы не появление Аджухама, он мог простоять у окна весь день, бесконечно ощупывая тельце куколки. Неразгаданный смысл жег пальцы и туманил сознание.

Сейфуллах был веселым и не совсем трезвым.

– Можешь меня поздравить, – заявил он ему с порога, обдавая парами крепкого делавитского вина. – Я придумал, как увеличить наше богатство. Джаль-Баракат – отличный парень, но наивнее его бывают только драганы. Мы заключили потрясающую сделку!

Аджухам мог не продолжать. Уже сейчас было понятно, что он ввязался в какую-то авантюру, которая грозила очередными неприятностями.

Джаль-Баракат… Где он слышал это имя раньше? «Надо было разобраться с ним еще в цирке», – разочарованно подумал Регарди. Во всяком случае, рассказывать Сейфуллаху о послании пока не стоило. Мальчишка был слишком увлечен новой идеей, чтобы помочь ему разобраться с загадкой имана.