— Да, мой Гриша тоже увлекается… Но ведь эти игры срисованы с жизни, и для некоторых даже ее заменяют, сама знаешь. И в жизни это и правда так — препятствия, уровни. Но внутри этой жизни семейной кроется тайна…

— Военная?

— Тайна брака, Маринк, — без улыбки ответила Тишка.

— Тишка, подожди, я не могу, дай я чаю себе налью.

Тетя встала, плеснула в чашку заварки, ей отчего-то тяжко стало слушать. Но Тишка уже продолжала.

— Я все думала, почему брак — это таинство? И то, что я тебе скажу сейчас, это… не выдумки, понимаешь? Тайна в том, что двое, — Тишка подняла голову и твердо глядя ей в глаза проговорила: — двое становятся одной плотью.

— Оригинально, — облегченно выдохнула Тетя.

— Да, я знаю. Но бывает так, что твой личный опыт наполняет банальности смыслом, и тогда даже пошлость… но про брак это и не пошлость. Послушай, послушай меня еще, я вижу, ты устала, но это очень важно и для тебя сейчас… Можно я расскажу?

— Нет, я не устала, Тишка, это другое что-то, и я слушаю тебя! — возразила Тетя, отворачиваясь, сдерживая и самой ей не ясное растущее раздражение.

— Это правда ужасно важно, Маринка, для всех. Напиши про это в вашей газете, потому что об этом все молчат. Так вот… После того, как влюбленность прошла, можно просто разойтись. Многие так и поступают, говорят: «все, любовь прошла», потому и разводов столько именно в первые семь лет — люди уверены: то, что они испытали, и есть предел, — Тишка замолчала на миг.

Под окнами мягко зашумела и проехала машина, озарив окна фарами, дохнув бензином. И снова глубокая тишина, наполненная легким покалыванием снега, шорохами сада, обняла дом.

— Но это совсем не предел, наоборот, начало. Только им, разбежавшимся, этого уже не узнать. А если новая любовь еще подвернулась, тут уж радостно несутся к следующему, но и там через те же три года, семь лет все исчерпывается, и они снова бегут… Или, уже постарев и пообломав крылья, останавливаются, оседают, чтобы уныло тянуть лямку и изредка сваливать на сторону, подышать, «Отдушина», помнишь у Маканина рассказ?

— Ужасный! Безнадежный, — откликнулась Тетя.

— Безнадежный, но точный, — сказала Тишка. — В общем, выбор тут небольшой: либо эта беготня из семьи в семью, либо мука сосуществования, боль от которой со временем притупляется, потому что становится привычкой…

— Наш вариант с Колей, — заметила Тетя. — Хотя нет же, нет… Я знаю многих, у кого второй брак — счастливый. А у кого-то третий. Люди с годами мудреют — что тут такого?

— Да то, что все могло получиться с первого раза! — вскрикнула Тишка. — И не было бы тогда скандалов, и брошенных детей, и всех этих драм семейных.

— Неужели люди такие дураки?

— Они не дураки, — покачала Тишка головой, — они дети. Род несмысленный. Ну вот представь, сидит в песочнице мальчик, строит домик — не получается, кривой какой-то вышел домишко! топ по нему ногой — новый построю. Но и этот косой — бах! Новый — и опять не так. Ну, и ладно, все, надоело строить, буду жить в таком — без окон, без крыши, и… и пусть всем будет хуже. Но если, — заговорила Тишка чуть медленнее, — если действовать терпеливо… И достраивать, совершенствовать, тут укрепить, там украсить, поставить крыльцо, застеклить окна. В общем, если понять, что нужно дальше трудиться… и нельзя, нельзя ногами!

— Тишка, все это не для людей, не-ет, — протянула, давя зевок, Тетя, — для ангелов небесных, для святых. А для людей, для обычного человека иногда лучше свалить гнилую развалюху и заложить новой фундамент! — Тетя досадливо ударила по столу ладонью, звякнули чашки-ложки. — Потому что любовь — это дар и это свобода, а не вечное насилие над собой!

Последние слова она прокричала и осеклась: дети спят, нельзя. Но Тишка и сама говорила все громче.

— Маринка, это не насилие, это труд. Я тебе больше скажу: если ты, несмотря ни на что, все-таки идешь, прешь в заданном направлении, происходит чудо, то самое. Двое становятся одной плотью. Ты начинаешь любить другого, как самого себя, потому что он и есть ты. По силе очень похоже на влюбленность, но спокойней, трезвее. Это процесс мистический, в нем тоже принимают участие высшие силы, куда денешься, но они действительно подключаются и претворяют эти отношения, отношения двоих в одно. Совершенно независимо от того, верующие это люди или вовсе нет, молятся ли они и какому богу. Бывает и так, как ты говоришь, когда и правда дар, когда с самого начала двое живут душа в душу, потому что созданы друг для друга, но такое случается страшно редко! Сколько ты видела абсолютно счастливых пар?

Тишка разволновалась, в глазах ее снова сверкнули слезы, она смахнула их и продолжала, явно высказывая давно обдуманное, выношенное, а Тете все сильнее хотелось спать, но она крепилась, незаметно кольнула себя вилкой и различила сквозь наступающую дрему:

— Любовь в браке может показаться скучной, плоской, но это только по неведению, Маринк, — будто уговаривала ее Тишка. — Это как в раю, многие думают — вот ведь скука какая! Что там делать-то — только славить Бога… занудство! Но те, кто видел обители райские, эти сады благоуханные, кто слышал ангелов небесных и смог потом про это рассказать, готовы были мучиться нестерпимой мукой, лежать хоть всю свою жизнь в яме, и чтобы червь их терзал, и все это за одну только минуту пребывания там, на небе…

— Сады цветущие? Ангелы?! — изумилась Тетя. — Ты что, правда веришь в рай, Тишка? В эти цветы, в птиц, яблоки?

— Конечно, — улыбнулась Таня, откинула волосы назад — и лицо у нее оказалось совсем не уставшее, веселое. — Конечно, верю.

* * *

Тишка уложила Тетю на первом этаже, в небольшой гостевой комнате. Светлые обои в серебристую крапинку, сшитые Тишкиной рукой синие занавески в подсолнухах, старенький деревянный письменный стол, на котором высились стопки книг. «Искусство коронарной хирургии», «Плазменная коагуляция», «Нестандартная хирургия критической ишемии нижних конечностей», — по слогам читала Тетя названия на корешках, и — передышка: Тютчев «Избранное», Гаспаров «Занимательная Греция»… Она погасила свет.

Весь остаток ночи ей снился их разговор с Тишкой, двое становятся одним — повторяла Тишка, но внезапно запрокидывала голову и разражалась легким своим колышущимся смехом — юным, счастливым; мелькал и сердитый Коля, даже младенца Сашу она еще раз подержала на руках. Наконец, Тетя очнулась. Было совсем светло. В доме жил все тот же легкий яблочный дух, но к нему примешался новый.

Она приподняла голову, выглянула в окно — на улице было белым-бело. Под утро подморозило, повалил снег и укрыл все за несколько часов. И сейчас снег все летел, но уже совсем редкий, легкий. Тетя смотрела на побелевшие деревья, качели, турник, засыпанную детскую лесенку, на высокие, облепленные белым стволы за невысоким забором, на весь этот опрятный и похорошевший мир. Черная недовольная ворона сидела на заборе съежившись.

Раздался стук, дверь крыльца покачнулась, в сад выскочила девочка лет шести. Она бежала по снегу в валенках, без шапки, в распахнутой красной курточке, наброшенной прямо на пижаму, остановилась, оглянулась на свои следы, издала хохочущий восторженный звук и начала мелко прыгать, сложив впереди ручки. Подпрыгнула к качелям, тронула белый колпак на сиденье, слепила из него снежок, кинула вперед, в близкий уже забор. Мокрый чпок — на сырых темных досках отпечатался белый овал, девочка снова тихо, точно сдерживая себя, точно боясь, что застанут, засмеялась, и так же зайчиком попрыгала обратно к дому.