И сейчас эти ребята, знающие цену времени и силам, оставив работу и разинув рты, слушали, как с пеной у рта разоряется грязный безумец с горящими глазами. Со штабелей темных от времени деревянных ящиков он бросал в толпу свои громкие, но порой бессвязные фразы:

– …Да, он пришел! Да, он уже среди нас! И сказал видящий: Карфаген должен быть разрушен! И он будет разрушен! Потому, что рухнет под тяжестью собственных грехов! Все мы – ты, ты, ты и я вместе с вами – все мы тянем на дно последнее убежище человеческого рода! Кисляк и шлюхи не спасут нас от страха! Карфаген уже истекает своей гнилой черной кровью!

– Черная вода! – не выдержав, крикнул кто-то.

– Да! – подхватил Крэк – а это был он. – Только это уже не вода – это чистая смерть! Я набирал ее в ладони – и смотрел, как с пальцев сползает кожа. Я умывался ею – посмотрите на мое изуродованное лицо! Но видящий сказал: все это скоро кончится. Кончится страшной гибелью города грехов – и возродится в новом мире!

– Но что, что нужно делать? – воскликнул женский голос.

Крэк застыл с безумным выражением на лице. Выбросил вперед руку с торчащим вперед грязным пальцем:

– Идти вслед за видящим! Бросить все, что у тебя есть, забыть мерзкое прошлое, саму жизнь – признайся, твоя жизнь не стоит того, чтобы за нее держаться! Как видящий – умер и воскрес из мерзости черной воды! Кто не верит – спросите меня! Я свидетель его чудесного спасения!

Крэк колотил себя в грудь грязными ручищами, которые когда-то легко ломали пальцы несговорчивых клиентов. Стоя в толпе и немного обалдевший от такого напора, Змей хотел было возразить, что Крэк не просто свидетель – он-то и есть его настоящий спаситель. Но у Крэка была своя, собственная реальность. Безумцам не нужна истина – они создают ее сами.

– Видящий восстал из черной воды – и я, я тому свидетель!

– Восстал… – повторяли в толпе.

– Чудо… – неуверенно произнес кто-то.

– Он сказал то, что должен помнить каждый из вас! – восклицал Крэк. – Каждый из тех, кто жаждет спасения! Он сказал…

– …Карфаген должен быть разрушен! – воскликнул слабый, ломающийся голос.

– Карфаген должен быть разрушен… – нестройно ответил хор множества других голосов.

– Воистину! Так он и сказал! – страшно возопил Крэк. – Помните об этом, когда затрещат бетонные своды и на голову обрушится каменный дождь! Вспомните его имя и признайте: мы не верили ему, мы смеялись, а теперь поздно молить о спасении!

– А сейчас еще не поздно? – слабо спросил женский голос.

– Зависит от вас! – Крэк стал вдруг торжественным и строгим. Стоило отдать ему должное: он здорово вжился в роль проповедника. – Готовы ли вы прислушаться к видящему, поверить ему, последовать за ним? Пожертвовать всем, за что вы в страхе цепляетесь, – во имя спасения?

– А правда, что видящий приносит в жертву людей? – спросил кто-то. – Я слышал, на его проповеди кого-то зарезали!

По толпе пронесся ропот. Змей вспомнил того красномордого, неосмотрительно напоровшегося на перо Новичка, и невольно вжал голову в плечи, боясь быть узнанным. Хотя кто мог узнать того, кто стал легендой заочно, благодаря проповедям какого-то юродивого?

Вопрос словно громом поразил Крэка. Наверное, такая постановка не приходила ему в голову, но явно попала в благодатную почву. Глаза проповедника загорелись безумным огнем. Он крикнул:

– Черная вода несет смерть, алая кровь несет жизнь! Только кровью можно смыть грязь черной воды, только ее красный цвет способен отпугнуть черноту ночи!

Крэк сунул правую руку в рукав левой. И медленно вытащил оттуда зверского вида нож – еще тех времен, когда с его помощью он убеждал отстегивать его банде тридцать процентов дохода от свободной торговли. Нож в рукаве – всего лишь привычка неприкасаемого, оставшаяся от прежних времен, – на толпу произвел гипнотический эффект. Было в этом что-то торжественное и магическое.

Но только не для самого видящего, застывшего в толпе благодарных зрителей. Не хватало еще, чтобы его имя стали связывать с ритуальными убийствами! Нужно было прекращать этот балаган, приводить в чувство Крэка и объяснять людям, что все это просто массовый психоз под влиянием свихнувшегося беспредельщика.

Расталкивая локтями слушателей безумной проповеди, Змей стал пробиваться к импровизированной «кафедре», на которой размахивал ножом человек в рубище, с выпученными в религиозном экстазе глазами. Люди жадно взирали на него. Они не особо представляли себе суть откровений, которые пытался донести до них Крэк. Толпа не понимает тонких идей и намеков. Толпа понимает яркие образы. Ничто не воздействует на толпу с такой силой, как вид пролитой крови. В этом люди мало чем отличаются от акул, которых приводит в исступление стакан крови, пролитой в морскую воду. И сейчас они ждали вовсе не продолжения страстных речей свихнувшегося оборванца, не откровений невесть откуда взявшегося видящего и даже не мрачных пророчеств об их собственном будущем.

Они хотели узнать, что сотворит нож в руке безумца.

– Приди, видящий! – страшным голосом вопил Крэк. – Я призываю тебя!

– Вот он я! – крикнул Змей, вскинув над головой руки. – Крэк, я здесь!

Толпа в изумлении ахнула, подалась в сторону, пожирая глазами новоявленного «мессию». Тот медленно подошел к штабелю ящиков, остановившись прямо под зловещей фигурой с темным от окислов клинком.

Змей еще не понимал, что натворил и к чему все идет. Но для Крэка все было очевидно: он в молитве призвал своего «мессию» – и тот явился по первому зову. Возможно, выхватывая нож, он не думал о том, что будет дальше, и жест имел чисто символическое значение. Но последовательность событий иногда настолько совпадает со внутренним состоянием человека, без того находящегося на грани, что аннигилирует, как частица с античастицей, схлопываясь и проваливаясь в сингулярность небытия.

Именно это произошло с несчастным, вообразившим себя пророком.

– Эта жертва – тебе! – истошно завопил Крэк. – Тебе, видящий!

И широким, медленным движением, словно смакуя боль и желая растянуть чудовищное удовольствие, он перерезал себе горло.

Дико завизжала женщина.

Горячая кровь хлынула Змею прямо на голову, заливая глаза и затекая в рот. Выронив нож, проповедник рухнул со своей трибуны прямо под ноги тому, кому предназначалась его жертва. Еще подрагивали конвульсивно руки и ноги, а кто-то уже подобрал его окровавленный нож – и вскинул над головой, демонстрируя всем как святую реликвию.

– Что это за… мать-перемать, творится?! – сдавленно выговорил одноглазый старик с повисшей на губе дымящейся самокруткой.

Потрясенный Змей медленно повернулся к толпе, ощущая во рту характерный солоноватый вкус. Он стоял, разведя руки, с пальцев которых, как и с лица, обильно стекала алая артериальная кровь. Почему-то Змей был уверен, что на него сейчас бросятся разъяренные слушатели Крэка в стремлении порвать самозванца на куски. Это была бы естественная реакция, и, хоть Змею пришлось бы туго, понять ее было бы можно.