В Купянске на реке Оскол Т-34 и мы выстрелили одновременно. Оба снаряда попали в цель; но с русского танка слетела башня, он вспыхнул, а мы отделались пятью вырванными траками гусеницы и двумя поврежденными катками. Это было серьезным невезением: роту должны были вот-вот отвести в тыл, и мы оставались, рассчитывая только на себя, в расположении противника. Мы дотемна прятались в кустах, потом принялись заменять поврежденные траки гусеницы и катки. Работа была неимоверно трудной и нервозной, приходилось наблюдать за бесконечным потоком русских танков, грохотавших по дороге всего в ста метрах от нас.

Когда танк был снова на ходу, стояла уже глубокая ночь. Требовалось дождаться удобной возможности. Мы с Портой в советских шлемах сидели на башне, готовые ответить по-русски, если нас окликнут. Кресты на башне пришлось замазать грязью. В подходящую минуту мы пристроились за тремя Т-34 и так ехали километр за километром, пока не оказались у разделительной линии; там трое наших попутчиков свернули налево, к деревне, а мы продолжали катить прямо. В казеннике лежал снаряд, готовый к выстрелу в того, кто к нам сунется, Штеге готов был подать еще несколько. Пулеметы и огнемет тоже готовы были заработать в любую секунду. До расположения своего полка мы доехали.

На рассвете снова раздался сигнал тревоги, и наш взвод отправили на поиски нескольких Т-34 и КВ-2, прорвавшихся через наши позиции и наделавших разрушений в тылу. Они шуганули целый батальон, расквартированный на отдых в Изюме, и, по всем сведениям, вели себя, как буйное стадо диких кабанов.

Наши два танка понеслись, будто взявшие след гончие, через рощу, где были отпечатки широких гусениц; оставить их могли только Т-34 или КВ-2. С вершины холма мы увидели их на околице деревни километрах в трех с половиной. Судя по карте, это была деревня Сватово. Видели мы только три Т-34 и решили, что остальные отправились промышлять еще куда-то. Как только эти три скрылись среди домов, мы на полной скорости понеслись вниз по склону следом за ними. Обогнули пруд, окруженный густыми кустами, за которыми надеялись незаметно приблизиться к противнику. Второй наш танк встал в засаде за длинным зданием, видимо, школой, а мы катили вперед, пока не оказались всего в пятидесяти метрах от двух «тридцатьчетверок».

Старик подсел ко мне, дабы убедиться, что я точно прицелился; промах означал бы нашу смерть. Затем громыхнул выстрел. Казенник отошел назад, Штеге снова зарядил пушку. Башня стала быстро поворачиваться, и я поймал в прицел вторую «тридцатьчетверку». Пушка громыхнула снова, с такого близкого расстояния снаряд буквально снес башню. Оба Т-34 горели, и мы на полной скорости вынеслись из-за кустов на помощь нашим товарищам, которым, судя по неистовой пальбе, приходилось туго. Проехав по дороге всего двести метров, увидели один из КВ-2, могучее девяностотонное чудовище с пятью пулеметами, огнеметом и стопятидесятимиллиметровой пушкой, торчащей из громадной башни. Он стоял поперек дороги и палил из пулеметов по деревне. Вел он и орудийный огонь, от которого у нас звенело в ушах, огромные снаряды издавали ураганный свист.

Штеге зарядил пушку бронебойным снарядом, который только и мог пробить корпус КВ-2. При выстреле из ствола вылетел сноп пламени. К своему ужасу я увидел, что взял слишком низко. Снаряд угодил в гусеницу чудовища. Старик с Портой обругали меня за неточность, и большая башня русского танка начала поворачиваться к нам. По счастью, у КВ-2 она поворачивается медленно.

— Стреляй же! — крикнул Старик. — Заснул, что ли?

Наша пушка громыхнула снова, и бронебойный снаряд угодил в бок чудовищу. Башня на миг замерла, потом продолжала поворачиваться.

— Порта, вперед, черт возьми!

Старик оттащил меня от прицельного приспособления и сел к нему сам. Мгновенно развернул башню и прицелился; затем наша пушка громыхнула пять раз. Внутри чудовища раздался взрыв, но, как ни странно, танк не вспыхнул, хотя башня его накренилась. Из люков выскочили трое русских, но их скосили наши пулеметы. Старик выпустил в КВ-2 еще пару бронебойных, тут уж из него повалили дым и пламя[50].

Так прошел весь день, однако к его концу мы остались без танков и возвращались к своим позициям на танке фон Барринга. Три дня спустя, после восьми дней непрерывных боев, нас отвели на отдых в село Ахтырка.

Возможно, кому-то этот рассказ о боях покажется захватывающим и романтичным. Драматичен любой поединок со смертью; он вырывает тебя из повседневности. Однако можете попробовать играть с безносой в кости другим образом, не отправляясь на войну, и вы переживете ту же освобождающую драму, только вот с какой разницей: цель ее разумна, смысл — сохранение жизни.

Очень мало кто находит войну романтичной. Для большинства она представляет собой грязь, страдания, бесконечное однообразие; и кульминация ее состоит в нажимании кнопки, отправляющей то, что ты хотел пережить, за много километров. Война — негодный способ переживать высшие проявления жизни; она оставляет тебя обманутым в надеждах, и, возвращаясь с нее, обнаруживаешь, что у тебя нет никакой разумной цели, что с тем, к чему вернулся, ты потерял всякую связь; как говорится, места себе не находишь, и твое мужество улетучивается. Это верно и для победителей, и для побежденных. Может быть, победитель ощущает эту трагедию даже острее. Он победил, но кого и ради чего? В этом ему никак не разобраться. Когда человек отправлялся на войну, было совсем по-другому, тогда он верил в некую простую правду; но эта правда, лишившись громких слов, в которых ему ее преподносили, оказалась неимоверно запутанной.

Когда русских оттеснили обратно к Белгороду, немецкое весеннее наступление прекратилось, захлебнулось в крови, и весь фронт от Баренцева до Черного моря замер. Даже самолеты обеих сторон не поднимались в воздух[51].

Это было прекрасное лето.

— Первым делом, — сказал Порта, — я бы оборудовал ванную. Там был бы душ, устроенный так, чтобы вода падала легким летним дождем; и когда я насладился бы им в полной мере, вошла бы команда грациозных голых девушек и отнесла бы меня в одну из моих тридцати семи комнат. Все девушки вожделели бы меня, поочередно садились бы рядом со мной и играли с бананом папочки. Потом приходила бы другая команда, тоже красавицы, приносила бы трубки, набитые разными сортами наилучшего табака. Девушки зажигали бы их и подносили мне ко рту, оставалось бы только затягиваться дымом и выпускать его. Время от времени одна-другая целовали бы меня. Все до единой пахли бы фиалками. Когда проголодаюсь, девушки нарезали бы мне еду маленькими кусочками, дули на них, а если что-то нужно жевать, делали бы это за меня, чтобы я не трудился.