Гимнастка на плакате была почти раздета. Пашка кивнул полётчице:

— Привет! Не холодно? Хм, мне тоже…

Воспоминания парня о прощальном дне с Валентиной притупились. Обиды не было. Осталось что-то неопределённо хорошее и грустное…

За окном нарождался рассвет. «Белые мухи», чередуясь с ледяными дождями, кружились разведчиками совсем уже близкой зимы. С каждым днём они становились всё «кусучей», соревнуясь с гостиничными комарами. Проходные дворы, которыми Пашка ходил вечерами в школу, обжигали порывами ледяного ветра. Заканчивался ноябрь. На очередную зарплату он купил тёплую куртку и зимние ботинки, сделав себе своеобразный подарок на день рождения. Чуть оставил денег на еду, остальное отправил тётке в Воронеж. Кроличью шапку накануне ему подарил Захарыч. Теперь надвигающиеся холода ему были нипочём.

Умывшись и причесавшись, Пашка потрогал кожу на шее, где когда-то «красовался» Валин подарок. Её засос сначала посинел, потом пожелтел и со временем как-то исчез сам собой. Теперь не осталось и следа. Долго он тогда носил водолазку, которая скрывала от любопытных глаз их тайну…

Пашка надел тёплые вещи и поспешил в цирк на работу. Впереди ждала утренняя репетиция и обычный рабочий день…

На конюшне фыркали лошади, во всю голосил петух клоуна Семёнова, ему вторила проголодавшаяся коза Изольда, стоявшая теперь в вольере Крали. Животных Смыкова давно отгрузили и увезли гастролировать далеко на восток. О дяде Толе у Пашки остались добрые и стойкие воспоминания. Их не смогли заглушить даже впечатления от работы нового молодого клоуна Володи Семёнова. С ним Пашка быстро подружился, часто встречаясь на конюшне, когда тот со своей женой Таней кормили своих подопечных. Семёнов работал в русском плане, этаким клоуном Петрушкой. В его репризах, как и у Смыкова, тоже участвовали животные, но только петухи, гуси и козы. Репризы Семёнова были озорными, смешными и темповыми. Он вошёл в программу, как будто здесь работал с самого начала. Человек он был добрый, улыбчивый и без всяких «закулисных заморочек»…

…Пашка с Захарычем наскоро попили чаю с сухарями и стали готовить лошадей к репетиции. Казбек пружинисто ходил по своей «сокровищнице» и придирчиво осматривал лошадей.

— Ныкита Захарович! У Топаза что-то коленка вспухла — не бурсит ли? Не дай бог — хороший конь, рабочий!

Стрельцов подошёл к деннику, дал команду коню: «Прими!», дотронулся до сустава ахалтекинца, помял, помассировал.

— Нет, Казбек, успокойся. Ни опухоли, ни температуры нет — показалось.

Руководитель номера облегчённо вздохнул — своему берейтору он верил без оговорок.

— На всякий случай пусть конь отдохнёт, ему вечером работать.

Захарыч не стал спорить, мнение своего руководителя он тоже уважал.

— Хорошо, Казбек, как скажешь. Паша! Топаза не седлать!..

Ещё толком не проснувшиеся джигиты разбирали лошадей и уводили их поближе к кулисам по пути вяло разминаясь. На Янтаре прямо с конюшни выехал и Пашка. Ему уже разрешалось вместе со всеми рысью скакать по манежу, разогревая лошадей, пока не приступали к индивидуальным заездам.

Потом среди дня на репетицию Пашку ждали Комиссаровы. Своими способностями в жонглировании тот продолжал всех удивлять. Далее по расписанию — школа. Вечером представление. Жизнь Пашки обрела размеренность и стабильность…

Захарыч был не в духе. Старик что-то ворчал себе под нос, громыхал тазами с овощами, покрикивал на лошадей, постоянно делал перекуры. Он беспрерывно вёл диалог с кем-то невидимым, споря, доказывая и серчая. Причина была проста. Захарыч заметил резкие изменения в Пашке: его грусть, рассеяность, раздражительность и апатию. Связал он это с Валентиной, которая встала между ним и его помощником. Она давно улетела, но всё равно незримо присутствовала здесь. Стрельцов окровенно ревновал, хоть и не признавался себе в этом. Ему хватало мудрости не говорить Пашке ни слова против Валентины. А так хотелось!..

Старому человеку легко было заметить в молодой созревшей девушке, которую он знал с детства, все зарождающиеся пороки красавицы-сердцеедки. Она своими повадками, речами, стремлениями была копией матери. С ней он встречался несколько раз в жизни. От этих встреч осталось двойственное впечатление. С одной стороны, в матери Валентины присутствовала незаурядная женская красота, этакий магнит, очарование театральной актрисы. С другой, пугала несчастная семейная жизнь симпатичного ему человека Виктора, отца Валентины. Он видел, что Пашка влюблён, тянется к Валентине, и как та его «курочит». История повторялась…

Захарыч догадывался, что его помощник нравился Валентине лишь как диковинная игрушка. Нравился своей неопытностью и редкими человеческими качествами. Пашка был подросшим ребёнком, чистым и непосредственным, не искушённым в человеческих пороках. К тому же он формировался и превращался на глазах в статного молодого парня, привлекательность которого уже трудно было не заметить. Он был высок, галантен, терпелив, нетороплив в словах и поступках, уважителен к людям. Многие видели это и высказывали своё восхищение Захарычу, находя в этом и его заслуги. Откуда в простом воронежском парне из неблагополучной семьи такие человеческие качества — оставалось загадкой. Стрельцов тоже видел это, гордился и оберегал, как мог! Пашку Жарких он воспринимал как сына и ему было далеко не безразлично кто встречался на его жизненном пути. В угасшем стариковском сердце совсем недавно, неожиданно для него самого, заполыхал огонь родительской любви. Любви поздней, и оттого яркой и жаркой, как вспыхнувший фейерверк. И теперь, вдруг, появилась такая неожиданная опасность!..

Захарыч не знал, что делать. А когда он не знал, как поступить, старался не поступать никак. Следуя житейской мудрости, он всё пустил на самотёк, доверясь «Божьей воле, его милости и провидению». Тем не менее, внутри него всё негодовало, кричало и взывало о помощи…

…Пашка сделал свои дела на конюшне и отпросился у Захарыча. Сегодня на него как-то вдруг накатило, он затосковал. В цирке стало тесно от воспоминаний и терзающих образов. Пашка выскочил на улицу. Он бесцельно бродил по городу, подняв воротник и прячась под зонтом. Сверху беспрерывно капало что-то монотонно-холодное, бесцветное и заунывное. Дождь вперемешку с мокрым снегом азбукой морзе барабанил по зонту, будто хотел что-то сообщить по секрету. Машины осторожно крались по лужам, включив фары. От их капотов шёл пар. Окна старых домов прижались друг другу и перекосились в полосах позднего осеннего ненастья. К глянцевым крышам трамваев прилипли оставшиеся сопревшие листья и ехали в последний путь безбилетниками…

Пашка остановился на берегу пруда. Из кафе, где они ещё совсем недавно сидели с Валентиной, звучала музыка. Блюзы были минорными и грустными, как голые ветки ивы, опущенные в озябшую воду. У берега утки чистили намокшие перья, нет-нет, яростно крутили головами, пытаясь сбросить падающие капли и сонное оцепенение. Несколько птиц серыми кляксами замерли на бетонных плитах у воды, балансируя на одной ноге. Они дремали, засунув клювы под крылья. Было холодно…