— …Ну, что стоишь, проходи, путешественник! — в дверях шорной стоял Стрельцов, улыбаясь.

— Захарыч, ты, того… прости что ли… Ляпнул я тогда гадость тебе! Вот, приехал… — Пашка виновато опустил голову.

— Ладно, хомут тебе в дышло, кто старое помянет… Садись, поешь! — старик пододвинул «блудному сыну» нарезанную колбасу с хлебом, овощи и кружку дымящегося чая.

— Захарыч, а почему ты сказал Казбеку, что я приеду через неделю? А если бы я вообще не вернулся? — прихлёбывая горячую жидкость, поинтересовался Павел.

— Вернулся бы. Мозги проветрил и вернулся бы. Такие из цирка не уходят.

— Это почему же?

— Так ведь ты уже без сердца…

— Как это, без сердца? — не понял Пашка, пытаясь не обидеться, и отставил чай в сторону.

— А так. Приходит человек сюда работать, а цирк, незаметно, забирает у него сердце и прячет в своих опилках, да так, что не найдёшь. А как жить без сердца? Вот и выходит, что все, кто отдал свои сердца цирку, остаются здесь навсегда. В этом его сила!..

Пашка вспомнил свои ночи в зрительном зале и вдруг догадался, — почему, каждый раз, так звал к себе манеж. Там, в золотистых опилках, — где-то спрятано его сердце! И не только его, но и Захарыча, Казбека, Эльбруса, Вали, и даже рыжего Валерки.

«Манеж для нас — одно огромное сердце. Одно на всех — вот оно что!..» — осенило молодого служащего по уходу за животными.

— Спасибо, Захарыч! Я, кажется, понял что-то очень важное в своей жизни! — серьёзно и торжественно, словно клятву, произнёс Пашка Жарких. Потом широко улыбнулся, словно взошло солнце, и обнял старого берейтора.

— Я вернулся… Ну, здравствуй, — дед!..