в голубые и нестерпимо жаркие небеса. Я проклинала всех, кто меня слышит, но не отвечает мне, и я сказала орлам, что они заслуживают лишь мертвые и погасшие звезды, потому что недостойны нести на своих крыльях их вечное сияние и бесконечную красоту.

Наступившая ночь была полна галлюцинаций и бреда. Мне казалось, что где-то рядом журчит ручей и в нем течет вкусная и прохладная вода. Я касалась ее ладонями и пыталась испить, но она ускользала от меня. Несколько раз, проваливаясь в бездонную черноту то ли сна, то ли потери сознания, я все же понимала, что боль и серые камни — это реальность. И я снова и снова упрямо звала Алекса, пытаясь не сорваться в огромное и черное озеро, готовое поглотить меня, или в ледяную пропасть, наполненную бледным светом серебристого льда, чей холод манил мои угасающие мысли, стремящиеся обдумать что-то очень важное.

Мои мысли ускользали от меня, но я думала: откуда берутся люди, не обладающие такими качествами, как сострадание и нежелание причинять боль? Мне казалось, что наши тела — всего лишь оболочки или сосуды для наших душ, но я не понимала, почему мы такие разные, словно в одних телах жили человеческие души, а в других — злобные существа, поработившие и умертвившие то, что называлось душой.

Я думала: каким образом эти существа попадают в наши тела? Пускаем ли мы их сами или они изначально живут в нас с самого рождения? Заперты ли они в подвалах и клетках нашего тела, и мы лишь открываем эти двери ключами своей злобы и ненависти? Или они приходят извне, привлеченные нашими неправедными поступками?

В любом случае, души подобных людей, причиняющих боль другим, все равно, что мертвы, и сохранять жизни их телам казалось мне неправильным, словно смерть могла оказать человеку неоценимую услугу, отпустив на волю оставшуюся часть человеческой души, возможно, все еще существующей.

А потом я поняла, что ошибаюсь во всем, или я поняла это, потому что боль стала невыносимой. Я подумала, что нельзя увеличить количество «добрых» людей, уничтожая всех «злых», ибо невозможно оценить меру добра и зла в каждом человеке. Не творится зло во имя добра и возмездие во имя справедливости. Но кто сказал, что мы не можем защищаться?

С этой мыслью я открыла глаза и в первую минуту испугалась, что ослепла. Лишь спустя какое-то время поняла, что с неба падает настоящий дождь, именно дождь, и мне это не снится. Сил хватило только на то, чтобы перевернуться на спину и попытаться присесть.

Мои ладони и губы ловили капли дождя и я все никак не могла напиться, несмотря на настоящий ливень и потоки воды, стекающие со скалы. Я вглядывалась в огромное иссиня-черное небо, а звезды, висевшие над самой моей головой, смотрели на меня. Ослепительно яркие они гасли, когда тучи закрывали их свет, а затем появлялись вновь и свет их падал на струйки дождя, окрашивая их в серебро.

От воды я ожила, словно засохший цветок в пустыне, и силы стали возвращаться ко мне. Я не думала о своих ногах, я думала только об Алексе, и снова позвала его, переполненная страданием и страстным желанием увидеть его, ощутить прикосновение его рук или крыльев.

Кровь прилила к вискам и застучала, причиняя боль, и каждый удар моего сердца был похож на удар палкой по ребрам, и я возненавидела свое тело за слабость. И тогда я закричала вслух, а затем повторила свой зов, отправив его так далеко, как могла:

— Ты нужен мне, Алекс! Больше всего на свете я хочу увидеть тебя. Невыносимо думать, что ты не слышишь меня. Еще страшнее сознавать, что ты в беде и потому не приходишь. Ты — мое солнце, Алекс. Вернись ко мне!

Его ответ не пришел с черных небес. Он словно родился во мне, как еще один приступ невыносимой боли. И я почувствовала изумление Алекса. Он не понимал, почему я его зову, а еще он страдал и вслед за болью меня поглотила холодная волна обреченности и готовности к смерти. И я так и не поняла, моей она была или его?

Гаснущее сознание несколько раз повторило этот вопрос прежде, чем исчезнуть и затеряться среди звезд, на которые я смотрела. Я закрыла глаза на мгновение, а когда открыла их, то звезды уже висели так высоко, что их свет не мог конкурировать с начинающейся зарей. В огромном небе я увидела маленькую черную точку, стремительно приближавшуюся ко мне, и когда крылья Алекса заслонили звезды и небо над моей головой, я заплакала тихо и без слез от радости, облегчения и безмерной тоски.

Он принес с собой теплое одеяло и горячий травяной чай. Не знаю, откуда он взял его, но сделав глоток, я взглянула в глаза Алекса и поняла, что люблю его, а дождливая бесконечная ночь, полная боли и страданий, наконец-то закончилась и для него, и для меня.

Я не видела, как он менялся, потому что глаза закрылись сами собой от ощущения песка, попавшего в них. Я только слышала, как шуршит его одежда, пока он одевается, ибо крылья его и перья могли исчезать, но не обладали способностью превращаться в простую человеческую одежду. В мире нет совершенства.

— Как ты? — С этими словами он поднял меня с земли, запеленав в одеяло, как ребенка.

— Ног не чувствую… — Я почти умудрилась улыбнуться ему, еле сдерживаясь от желания снова заплакать.

Мы спустились в каменную долину, и Алекс не проронил ни слова, пока мы спускались. Он нес меня, как драгоценный груз, крепко прижав к груди, боясь потревожить израненное тело, завернутое в одеяло. И все равно каждый его шаг болью отдавался во всех моих мышцах и суставах.

В долине нас ждал Огонек, и я не знаю, сколько времени он простоял так в надежде, что рано или поздно я появлюсь. Тихое ржание было его приветствием, и не веря до конца в мое появление, он то и дело норовил прикоснуться мягкими и горячими губами к моим щекам и волосам, словно пытался попробовать меня на вкус и окончательно убедиться, что я — это я.

У меня не было сил на ответную ласку, их не было вообще, и Алекс постарался устроить меня на спине Огонька с максимальным комфортом, а затем сел рядом со мной и крепко обнял. Мы тронулись в путь, известный лишь Алексу, а я старалась не рухнуть на землю, прижимаясь к груди своего спасителя, время от