Последним пунктом в маршруте Мирзы была лавка Мусы-мясника. Тот сидел на табуретке, а перед ним стоял старик бакалейщик и расспрашивал Мусу о похоронах. Муса, видимо, плохо себя чувствовал – обеими руками сжимал голову, однако на вопросы бакалейщика отвечал спокойно. Услышав стук колес экипажа, вскочил с места: подумал, что сам Фаттах к нему пожаловал. Выйдя из лавки, увидел спускающегося на землю из экипажа Мирзу. Они обнялись и поцеловались.

– Да укрепит тебя Аллах, господин Муса! Благодарны тебе за помощь сегодня утром, за то, что гроб нес. Хадж-Фаттах персонально о тебе говорил. Премного благодарны тебе… Относительно сегодняшнего вечера: хозяин просил забить трех баранов. Сделай фарш – мелкую нарезку мяса и в готовом виде доставь в дом. Четвертого и пятого баранов приведи к мечети и там забей перед собранием друзей Хусейна. Да не оскудеет рука твоя. И сам не забудь на поминки прийти, и семью твою приглашают…

* * *

Муса положил в сумку нож, точильный брусок и крюки для подвешивания туш, запер лавку и отправился в загон Фаттахов. В такт его шагам бренчали нож, точило и крюки в сумке, словно цепи, которыми хлещут себя во время поминального траура по Хусейну. Проходя мимо переулка Сахарной мечети, он взглянул на дом Фаттахов. Там рабочие сновали в мечеть и обратно, ворота во двор Фаттахов были открыты. Сама мечеть убрана черным, и двор ее сейчас поливали и подметали, готовясь к вечерним поминкам. Миновав лавку старьевщика, Муса пересек улицу Хани-абад и спустился в задорожный овраг к домику Искандера. Загон и скотный двор Фаттахов, собственно, примыкал к дому Искандера. Сюда по вечерам приезжал кучер с коляской, здесь оставлял коней, рядом коляску. Помимо этих коней, Фаттах разрешил мануфактурщику Мохаммаду-Хусейну держать здесь своего мула, и ослов здесь держали. И когда Фаттах покупал барашков для благотворительных дел, для мохаррама и любых других целей, их тоже здесь содержали. Вот и Муса накануне пригнал сюда два десятка купленных им овец; Фаттах, правда, говорил о пятнадцати головах, но Муса был уверен, что понадобится больше.

Подойдя к дому Искандера, Муса поднял камень и постучал им в двери. Нани и Махтаб были в доме Фаттахов, Искандер в мечети. Наконец дверь открыл Карим. Взглянув на Мусу и его сумку, произнес:

– Салям, забивать пришел? Заходи, Муса-мясник.

Муса чуть было не влепил ему затрещину – так не понравилось ему, что Карим держится с ним будто взрослый, да еще снисходительно. Зеленый юнец, а обращается как взрослые: «Муса-мясник». Но некогда было разбираться с ним, и Муса только проворчал:

– Смотрю, вырос совсем…

Он зачерпнул из бассейна воды и смочил лицо и голову. Потом пришлось ждать у дверей конюшни, пока Карим принесет ключ из дома и с трудом откроет ржавый замок.

– Смазал бы хоть, слабак! – бросил ему Муса, входя во двор.

Карим ничего не ответил. Овечки словно поняли, зачем пришел Муса, и все сгрудились в дальнем углу, попрятав головы в мех друг дружки. Испуганно поблеивали, и иногда та или другая дрожащая овца пыталась спрятаться под брюхо мула, и тому приходилось лягаться, чтобы отогнать ее. Муса повернулся к Кариму:

– Ну что ты уставился на меня? Что-то сказать хочешь? Пойди в дом хозяина, приведи пару рабочих свежевать, а то от тебя ведь толку не будет…

Карим ушел обиженный, но молча. А Муса углядел среди барашков самого большого, по-видимому, это была овца, самка. Он прыгнул на нее, схватил за шею и в этот момент вспомнил тот давний инцидент в квартале Авляд-джан, когда сын Фаттаха выручил его. Вот так же и его, Мусу, тогда завалили, как он сейчас эту овцу, он ведь ничего не помнит, что они с ним делали…

Держа овцу сзади за шею, Муса достал из кармана нож с лезвием на пружине. Надо бы достать другой нож. из сумки… Но он нажал на кнопку, и выскочило лезвие, сверкнув в полутьме конюшни. Левой рукой Муса схватил шерсть овцы между ее ушами и поднял ей голову, открыв горло. Но овца вдруг с силой оттолкнулась ногами и вырвалась от него. Тихонько выругавшись, он встал с колен, а потом громко крикнул и с ножом в руках кинулся на овец, а они – врассыпную, некоторые даже выскочили из незапертых дверей двора. А потом и остальные удрали, только привязанный мул остался. Тогда Муса подскочил к мулу и задрал его голову – шея напряглась, как у верблюда во время заклания. Мул сопротивлялся, а Муса уже поднял нож, выискивая сонную артерию, как вдруг услышал крик Карима:

– Господин Муса, ведь мул-то не наш! Зачем вы его трогаете? Это мануфактурщика! И барашков вы не напоили, я же видел! И к кибле не повернулись, как положено, забыли, что ли, обо всем?

Карим тощими ручонками схватил Мусу сзади за ремень. Но Муса так дернулся всем телом, что Карим отлетел в сторону и упал на унавоженный пол конюшни. И остался лежать, от страха не в силах произнести ни слова, только посверкивая глазами на раскачивающегося Мусу, который наконец со щелчком закрыл нож и убрал его в карман. Муса показался Кариму пьяным, и если бы не мохаррам, то Карим и вовсе был бы уверен, что Муса хватил чекушку, перед тем как забивать овец. Но Муса, как и другие пьющие вино люди их квартала, два первых месяца мусульманского лунного года – а именно, мохаррам и сафар – ничего крепче воды не употреблял. Вот Муса успокоился, и дыхание его выровнялось.

– Разве мы не договаривались, что ты идешь в дом хозяина за работниками? Вот еще заморыш… В доме у вас чай есть или нет? Ну чего ты лежишь и лыбишься, как неизвестно кто?.. Вставай и принеси таз и миску большую. Хозяин сказал, сердце, печень и ножки вам оставить…

* * *

Вечером, на закате, Фаттах стоял в дверях Сахарной мечети, приложив к руку груди. Он благодарил каждого из пришедших на поминки – будь то нищий или богатый, лавочник или рабочий, мастер или ученик. Кланялся и благодарил, а пришедшие высказывали соболезнования, кто как: «… Да подаст вам Аллах терпение!.. Да закончатся этим беды ваши… Какой он благородный был человек, хаджи… Это цветок был, красивейший цветок на лугу… И вот главный в мире Сборщик букетов выбрал его!.. Это был цельный человек, хаджи, цельный характер… Женитьба внука вашего будет утешением… Это был слуга Хусейна, не случайно, что поминки по нему совпали с началом месяца мохаррам…»

И Фаттах каждому отвечал: «Инша Аллах, очень вас не опечалим, вместе скрасим печаль… Его встречают там, небесные, а мы встречаемся здесь… Спасибо вам за соболезнования… Видите, какой удар на мою старую голову? Но я не терзаюсь: на все воля Аллаха. Это не горе, горе то, что случилось с имамом Хусейном, наше собрание – траур по Хусейну…»

Фаттах приветствовал гостей, а когда выдавалась пауза, он плакал. Самые главные гости пока не прибыли. Ожидалось, что все примут участие сначала в намазе, а затем в поминальном ужине. Еще не начал звучать азан к намазу, когда возле мечети появился дервиш Мустафа. Дарьяни, который, сидя возле своей лавки, мрачно наблюдал за всем происходящим, поднялся на ноги и поздоровался с дервишем. Салям-алейкум, как ваше здоровье и все такое прочее. Он, видимо, побаивался дервиша, а тот, подняв свой посох, потряс им и произнес:

– Алейкум ас-салям. На «салям» ваш ответить я обязан, а вот на другие ваши вопросы не обязан и не буду. О, Али-заступник!