Кирстен надеялась, что никто из гостей да и сама Изабелла не станут делать дурацких замечаний или аплодировать.

Она была в бассейне — шлепала по воде. Затем поплыла к другому краю, чтобы успокоиться. Ди Пьеро, казалось, не замечал ее — даже не потрудился взглянуть в ее сторону. Но подобная отрешенность, подобная холодность не были чем-то необычным. Он знает?

Ди Пьеро плыл не спеша, игнорируя ее. Углубленный в себя. Выражение лица созерцательное, даже мирное. Хотя у бассейна звучали громкие голоса — а к этому времени прибыло еще несколько гостей, — он продолжал безмятежно плавать, точно был совсем один. Тело его разрезало воду, явно наслаждаясь собственным движением, собственным инстинктивным умением плавать.

Кирстен метнулась в сторону. Но он проплыл мимо нее и вылез из бассейна. Оставляя потоки воды, тряся головой. Высокий плотный мужчина с густой черной порослью на груди, на руках, на ногах. В своей элегантной одежде Ди Пьеро производил впечатление человека стройного, а вот так, в плавках, выглядел склонным к полноте. Кирстен могла представить себе, какой у него образуется жировой пояс, как раздастся его узкое лицо.

Он вернулся на доску для прыжков в воду. Снова нырнул — ловко и без смущения.

Он знает, подумала Кирстен. Она почувствовала слабость и сразу вдруг устала. А все-таки — знает?

Жена управляющего наверняка описала ему Кирстен. Если, конечно — что возможно, — не сказала, что не знает ничего, ровным счетом ничего.

От хлорки у Кирстен защипало глаза, точно от слез.

Нелли незадолго перед тем принесла огромный поднос с напитками и закуской. Виски, бурбон, белое вино, импортное пиво. Икра. Вазочки с солеными орешками. Толстые датские крекеры, которые с хрустом ломаются пополам.

— …Тони! — позвала Изабелла. — Виски, да? И немного воды?

Ди Пьеро проплыл мимо Кирстен и, вылезая из бассейна, как бы ненароком задел ее — ткнул локтем в грудь.

Но не сильно. Совсем не сильно. Она сморщилась скорее от страха, чем от боли.

На Изабелле было светло-оранжевое платье-рубашка, платиновые волосы уложены косой в высокий шиньон. Она была очень хороша. Но пожалуй, слишком оживленна. Нефритовые и костяные браслеты ее громко стучали, она звонко смеялась, не отставая от гостей. Она крикнула Кирстен:

— Ты целый день торчишь в бассейне, вылезай-ка!..

Но Кирстен, пропустив ее слова мимо ушей, медленно поплыла назад вдоль бассейна.

Ди Пьеро ударил ее — случайно. Это действительно выглядело как случайность.

Вернулась Нелли с сырами. Рот Кирстен наполнился слюной: она вдруг почувствовала, что голодна. Но она и близко не подойдет к еде.

— Кирстен, ты меня слышала? — крикнула Изабелла.

Она была ласкова, она была огорчена — она так любит свою дочь (пояснял Мори), что иной раз даже одергивает ее при других.

Нелли поставила длинную доску с сырами на один из чугунных столиков. Сыры, нож с серебряной ручкой, ломтики мягкого французского батона. Кирстен ко всему этому не притронется. Что-то у нее желудок бунтует.

Она вылезла из бассейна, и Нелли подала ей махровое полотенце — Кирстен, дрожа, завернулась в него. Изабелла похлопала дочь по плечу, стала «объяснять» про Кирстен француженке: сколько лет, в какой школе, планы на лето, а Кирстен стояла как истукан. Все очень похоже на сон, очень странно. Он ударил ее случайно, право же, не сильно, и все же больно — как раз над левой грудью.

Грудь у нее такая тощая — все кости торчат. Так уродливо.

На француженке была хорошенькая соломенная шляпа с малиновой лентой, завязанной под подбородком. Она была намного моложе мужа и очень хороша собой — правда, такие лица Кирстен видела слишком уж часто. Но Изабеллу это, по-видимому, не смущало. Она, казалось, прямо влюбилась в молодую женщину, хотя познакомилась с ней явно всего несколько вечеров тому назад.

Столько народу. Столько тем для разговора. Болтают, обмениваются новостями, радостно смеются.

Изабелла попросила Кирстен найти экземпляр «Ньюсуик». Тот, где напечатано интервью с Ником Мартенсом.

(Это интервью — «шедевр дипломатии», сказал кто-то. Мартене умудрился рассказать уйму всего, умудрился говорить с подчеркнутой искренностью, однако ничего существенного — ничего волнующего — не сообщил.)

— Посмотри в раздевалке, — сказала Изабелла. — Иди же.

Раздевалка помещалась в оштукатуренном белом домике с зеленой крышей и зелеными ставнями. Домик был бы совершенно прелестный, если бы не стоявший в нем запах — запах мокрых купальных костюмов, мокрых полотенец, хлорки, табачного дыма. Кирстен заглянула внутрь. На табурете лежала стопка журналов, и она вошла, чтобы перебрать их, а когда повернулась, чтобы уйти, то увидела, что кто-то вошел за ней следом. И направился к одной из кабинок для переодевания. Нет, он шел к ней.

Она в испуге подняла взгляд. Это был Ди Пьеро.

Она заикаясь поздоровалась. Сказала «привет», как если бы он только что прибыл.

Он молчал. Лицо его было бесстрастно, губы распущены.

— Я ищу «Ньюсуик», ну, вы знаете, тот, где интервью, — слабым голосом сказала Кирстен, — с Ником…

Он молчал. Дотронулся указательным пальцем до ее плеча. Просто дотронулся. Кирстен сжалась. Отступила, ударилась головой обо что-то.

— Я… я ведь… — сказала она. — Прошу вас, я…

Он держался строго, вполне вежливо. Легонько, едва касаясь, провел пальцем вниз по ее руке.

Кирстен выронила журнал. Услышала собственное хихиканье.

Он не спешил. Его не волновало, что кто-то может войти. Он стоял, возвышаясь над ней, ровно дыша, и разглядывал ее — все с тем же бесстрастным выражением. Ни гнева, ни даже особого интереса.

Затем он взял ее за левое запястье. Пальцы у него были сухие и сильные. И стал выворачивать ей руку — у Кирстен подогнулись колени, и она неуклюже опустилась на пол. От неожиданности пробормотала извинение. Не закричала. Сейчас треснет кость, о Господи, сейчас треснет кость, подумала она, но не закричала.

Лицо ее исказилось от боли. Глаза сузились. Она уже приготовилась услышать хруст кости — отвратительный звук, — но тут Ди Пьеро выпустил ее руку.

Она стояла на коленях на мокром цементном полу. И, всхлипывая, терла кисть.

— Я ведь не хотела… — прошептала она. — Мистер Ди Пьеро… я…

Он действовал без всякой спешки, даже без любопытства. Причинил ей боль, сейчас причинит еще, но дышал он ровно и держал себя в узде; легкие морщинки у рта обозначились глубже, словно он вот-вот улыбнется. Но он, конечно, не улыбнулся.

Теперь он схватил ее сзади за шею. Она съежилась, всхлипнула, пробормотала что-то, прося отпустить ее: он же делает ей больно. Он молчал.

Глаза у него стали совсем черными, белки — необычно яркими. Впервые она увидела, что перед ней человек другой нации.