Однажды Кирстен спросила Ди Пьеро, не собирается ли он поехать во Францию и снова заняться скалолазанием. Он повернулся и уставился на нее. «Скалолазанием? В каком смысле?» — спросил он.

Ужасно было неприятно. Ди Пьеро, глядя на Кирстен, стряхнул пепел с сигареты в маленькую оловянную пепельницу. Прямой, с горбинкой нос делал его лицо похожим на застывшее лицо статуи; черные глаза были устремлены на Кирстен, но не воспринимали ее. Он не ехидничал, даже не злился.

«Я имею в виду… видите ли… Разве вы однажды не рассказывали… про скалолазание, альпинизм?» — крайне смущенная, запинаясь произнесла Кирстен.

Тут вмешалась Изабелла: «Про скалолазание, Тони. В Альпах. Она спрашивает, не собираетесь ли вы снова туда этим летом».

Ди Пьеро с минуту подумал, прежде чем сказать: «Нет. Конечно, нет. Я уже много лет не ходил в горы. — И с сожалением, но и удовлетворением добавил: — Это время давно прошло».

На другое утро Изабелла без стука вошла в комнату Кирстен и сказала: «Он не любит, когда влезают в его личные дела — кто бы то ни было. Неужели ты не могла иначе?»

Из приемника Кирстен несся грохот рок-музыки. Изабелла убавила звук и повторила свои слова.

«Он? — сказала Кирстен, покраснев. — Кто это, черт побери, он?»

Она подергала ящики стола из серого пластика. Заперт. И этот тоже заперт. (Он что, считает, кто-то может к нему залезть? Что он прячет?) Один из нижних ящиков не был заперт, но в нем лежали только письменные принадлежности. Бумага, марки, резинки, карандаши…

— Вот дьявол, — сказала Кирстен. Она снова попыталась открыть ящики, подергала их. Письма, фотографии, наспех нацарапанные записки, возможно, дневник — свидетельства тайной жизни Ди Пьеро, они наверняка хранятся в этом столе.

Голос — где-то совсем близко. Голоса.

Кирстен застыла, склонившись над столом.

Стук каблуков по плитам, пронзительный женский смех. Голос мужчины — слов не разобрать.

К затылку Кирстен прихлынула теплая волна, что-то запульсировало. Но она была в безопасности: люди только прошли снаружи под окном, по мощенной плитами дорожке.

Ей стало очень жарко.

— Черт бы его подрал, — прошептала она.

Она вошла в спальню. Здесь — его запах. Неожиданно узнаваемый. Лосьон для волос или одеколон. Она тотчас его узнала, хотя не могла бы описать. Спальня была большая, и здесь царил такой же порядок, как и в других комнатах. Однако на лакированном столике у кровати Ди Пьеро все же лежала стопка книг и журналов. Значит, он читает по вечерам? Подоткнув под голову подушку?

На секунду она увидела его. Отчетливо. Его сонные, прикрытые тяжелыми веками глаза, его рот со слегка опущенными уголками… Он спал один на огромной кровати — это и порадовало, и одновременно обмануло ожидания Кирстен.

Взгляд ее перескакивал с одного на другое. Белые стены… японский лакированный столик… черное кожаное кресло с хромированными ножками… на окантованных фотографиях — горы: сверкающая белизна и глубокие черные пропасти делали их с расстояния в несколько ярдов похожими на абстрактные рисунки.

Изабелле все это достаточно хорошо известно.

Хотя, должно быть, он водит сюда и других женщин. При этой мысли Кирстен стало слегка нехорошо. Будь у нее время произвести тщательный обыск, она нашла бы доказательства присутствия незнакомок: губную помаду, закатившуюся под комод, серьгу, бусинки от рассыпавшегося ожерелья, возможно, даже одежду. Волосы на его подушках. В его постели… Ей стало слегка нехорошо, лицо горело.

Любовник ее матери. Один из любовников ее матери.

И на столике у кровати — один из его телефонов. Белый, пластмассовый. Маленький и элегантный. Стопка газет и журналов; допотопное вечное перо из слоновой кости, отделанное серебром; еще одна безукоризненно чистая пепельница; электронные часы, бездумно ведущие счет времени. Секунда за секундой, одна пульсация за другой.

Кирстен взяла один из журналов и увидела чьи-то пометки на страницах. Некоторые абзацы были отмечены галочками, другие старательно подчеркнуты. Самое удивительное, что это был известный журнал дамских мод.

Один из тех, что обычно покупала Изабелла. Правда, она покупала столько разных журналов. (Которые у нее не было времени читать. Она небрежно листала их, прихлебывая кофе, и отбрасывала, а потом они находили дорогу в комнату Кирстен, где — иной раз поздно ночью — она с жадностью и издевкой изучала их.)

Статья — заголовок набран двухдюймовыми красными буквами. О различных способах совокупления.

Кирстен невольно пробежала ее глазами. Одно место было отчеркнуто: «…при половом акте в женские органы могут быть занесены бактерии. Женщинам, поставившим себе пружинку, после полового акта необходимо сходить в туалет, чтобы мочой смыть попавшие внутрь бактерии». И далее: «При повторной близости на протяжении менее шести часов следует вводить внутрь желе или пену, не снимая при этом пружинки. Пружинку же, как бы она ни была хорошо подогнана, необходимо время от времени проверять, чтобы она не соскользнула. Для этого…» Кирстен ошалело заморгала. Ей стало ужасно жарко. Ди Пьеро подчеркнул некоторые подробности своим тонким вечным пером.

Журнал выскользнул из пальцев Кирстен и упал на пол.

Она чувствовала себя как-то странно. Внизу живота возникла тянущая боль. Ощущение тошноты, паники. Тревога столь сильная, столь глубокая — без всякой причины.

— Свиньи, — прошептала Кирстен.

Со злости она саданула по кипе журналов и газет и сбросила их на пол. Схватила электронные часы и швырнула на пол. Свиньи. Все они.

— Все вы! — громко объявила она.

Почти ничего не видя, она выдвинула ящик ночного столика и принялась перерывать содержимое: блокнот, снимки, почти пустой тюбик с вазелином.

— Свиньи. Ненавижу вас. Свиньи, — твердила она. Вывалила все из ящика… разбросала ногой… схватила с постели подушку и швырнула на пол.

Тяжело дыша, она приостановила свою разрушительную деятельность, подобрала с пола снимки. Сунула их в карман блузы — рассмотрит потом.

— Мерзавец, — сказала она. — Я все про тебя знаю.

Она сдернула с кровати покрывало из тяжелого атласа и сорвала простыни. (Светло-зеленые, полотняные. Несмятые.) Отшвырнула другую подушку. Хотя ею владела страшная злость — в висках отчаянно стучало, — она считала, что действует поразительно спокойно. Она не спеша обследовала простыни — да, чистые… свежие… или почти свежие. Никакого постороннего запаха, кроме запаха Ди Пьеро — его лосьона после бритья, его одеколона или чего-то еще.

Следующие несколько минут прошли в исступлении. Хотя она продолжала оставаться в какой-то мере вызывающе спокойной. Перерыв один из шкафов, она обнаружила банку с химикалием для чистки туалета, принесла ее в спальню и вытряхнула крошечные голубые кристаллики на кровать. (Это ведь яд? Обжигает кожу?) Она выдвинула ящики комода и вывалила оттуда все, что там было: носки, нижнее белье, пижамы. Затем занялась главным стенным шкафом. Костюмы, спортивные куртки, брюки, аккуратно висящие в зажимах… рубашки, упакованные в целлофан… галстуки… ботинки… Кирстен срывала, раздирала, швыряла вещи на пол и под конец разрыдалась — волосы упали ей на лицо, сердце болезненно билось.