Плоская картонная коробка не помешалась в карман, и он купил пакет.

Вышел на улицу из метро. Замедлил шаг.

Это было невозможно – он видел то, чего не мог, – улицу возле своего дома.

Заглянул в магазинчик, в который заходил когда-то запросто, не радуясь этому событию и не печалясь, не ощущая это как событие. Сейчас это было грандиозно, невероятно – зайти в магазинчик, устроенный в маленьком стеклянном павильоне, увидеть то, что видел когда-то много раз и что сейчас видел против всех законов природы.

Свое нечеткое отражение в стекле витрины. Увидел и не узнал в нем себя, забылся. Узнав – вспомнив, растерялся и на вопрос продавщицы, что он хочет, не сразу нашелся, смотрел на нее ошеломленно. Кстати, ее он не знал, не помнил.

– Вы недавно здесь работаете? – спросил он, забирая с прилавка поданные ею конфеты.

– Полгода.

– Как быстро.

– Что?

– Меняется всё очень быстро.

Он вошел в подъезд и замер.

Потрогал гладкую, видимо, совсем недавно покрашенную стену. Она как будто отодвинулась от него, так как стала уже другой, и до прежней выщербленной стены он никак уже не мог дотянуться, ее не существовало. Он испугался, что и Аня стала чужой.

Дверь отворила мгновенно.

Оглядела его пристально. Отступила.

– Заходите, пожалуйста.

Она была всё та же, и одежда на ней была вся прежняя, он помнил, даже на ощупь. И все-таки он отвык, и нужно было еще привыкнуть видеть ее перед собой и к тому, что ты тоже находишься прямо перед ней и не узнан, как человек в маске на карнавале.

Она провела его в комнату и усадила на диван. Через окно он глядел на балкон. Сохло на веревках белье, детское, крохотное, трогательное.

– У вас ребенок?

– Да. Мальчик.

– Сколько ему?

– Год скоро.

Костя поднял свой пакет, вынул из него конфеты и коробку с самолетом. Пакет шуршал при каждом движении, это безумно Костю раздражало. Он передал Ане конфеты и коробку, смял скрипнувший пакет и сунул зачем-то в карман. И теперь пакет сухо и как будто самостоятельно шуршал в кармане, но Костя уже не мог его вынуть, совершенно не представлял, куда его тогда девать.

– Я не знал, есть ли у вас ребенок, на всякий случай купил игрушку и угадал.

– Спасибо. – Она разглядела за пластиковым окошком в коробке самолет. – И что мальчик угадали.

– Я подумал, что девочке самолет тоже понравится, будет летать в дальние страны, в какой-нибудь Париж или Египет.

– Да, замечательно, спасибо.

– А где сейчас ваш мальчик?

– Он спит.

И она, и Костя посмотрели одновременно на прикрытую дверь второй комнаты.

– Навряд ли вам Саша обо мне рассказывал, – прошептал Костя.

– Вы не бойтесь, он нас не слышит, он спит очень крепко. Я, к сожалению, не помню, чтобы Саша о вас рассказывал. Хотите чай или кофе?

– Да, если можно. Пожалуйста.

В кухне он наконец вынул дурацкий пакет и затолкал его в мусорку.

– Вы, наверное, хотите помыть руки?

Он сам, своими руками, навешивал это зеркало в ванной. Оно помнило его руки, его прежнее лицо. Но уже не могло отразить. Всё почти оставалось в ванной, как при нем. И мыло лежало то, которым они всегда прежде пользовались. Вот только махрового халата уже не было, он исчез с крючка.

«Выбросила его Аня или просто спрятала?»

Спросить было невозможно.

И дезодорант исчез, и бритва, и крем после бритья. Наверно, выброшены.

Костя включил воду и долго и тщательно мыл руки. Он подумал, что не только воспоминания, отпечатки пальцев остались у него Сашины; он словно пытался их смыть.

– Вам кофе со сливками?

– Нет, черный. Люблю черный с лимоном.

– У меня есть лимон.

Он опустил в чашку лимонный кружок. Положил немного сахару, пол-ложки. Аня смотрела внимательно.

– Саша тоже любил кофе с лимоном. И сахару клал ровно пол-ложки.

– У нас во многом вкусы совпадали.

– Странно, что он о вас не рассказывал.

– Мы поссорились. Наверно, он не хотел обо мне вспоминать.

Аня налила себе в кофе сливки. Намазала маслом хлеб. Странное дело, он умер, а она пила кофе, и ела хлеб с маслом, и занималась ребенком, стирала, кормила, сказки рассказывала. Он умер, а жизнь продолжалась. Не каждому дано вот так вот запросто увидеть ее продолжение.

– Что с ним случилось?

– Сердце остановилась.

– Он никогда на сердце не жаловался.

– Мне тоже.

Она открыла его коробку с конфетами. Взяла одну с краю. Попробовала. Шоколадная с ликером.

– Ничего?

– Вкусно. Я люблю такие, вы опять угадали.

Прислушалась.

– Извините.

Ушла. Наверно, взглянуть на сына. Костя тоже поднялся и направился за ней неслышным своим шагом.

Дверь во вторую комнату была приоткрыта.

Он подошел. Заглянул. Полумрак, занавески задернуты. Аня склонилась над детской кроваткой. Того, кто в кроватке, не видно. Она выпрямилась, и он тихо отступил.

Аня вернулась на кухню. Он клал колбасу на хлеб, поднял голову, когда она вошла.

– Что у вас случилось в Новосибирске?

– Я там жил, а Саша приехал на практику.

– Да, я знаю, после второго курса.

– 1990 год. В магазинах ничего практически нет. Крупа, сахар, макароны – всё по талонам. На рынке чего-то покупали. Я в том же НИИ проходил практику, где Саша. Только он из Москвы приехал и жил в общаге, а я был новосибирцем и жил у себя дома, и я Сашу водил к себе обедать и ужинать, у нас с участка были свои соленья, варенья, картошка. Мы с ним подружились не только на почве этих обедов. Нам было интересно друг с другом, мы говорили о Джеймсе Бонде, о буддизме, о политике, о разных разностях, которыми тогда интересовались. О девушках, конечно. Мы и поссорились из-за девушки. Наверно, поэтому Саша не говорил вам обо мне. Хотя ничего такого и не было с его стороны. Она на него запала, как сейчас говорят, а я за ней уже второй год ухаживал безуспешно и взревновал. Подрались. Он уехал, мы не попрощались. Через неделю мне пришел денежный перевод. «За обеды». Я оскорбился, конечно, выслал обратно. Перевод вернулся – на имя матери, а мать у меня скуповата была и взяла деньги.

– И вы решили их вернуть? – усмехнулась Аня.

– И деньги сейчас другие, и не в деньгах дело. Столько лет прошло. Я просто впервые за эти годы в Москве оказался и захотел повидаться.