Но я обещаю отцу, что пока не стану торопиться. Даже не знаю, почему так делаю.

Хотя нет, конечно же, знаю. Потому что боюсь на самом деле встретиться лицом к лицу с Виолеттой. Боюсь, что все станет только хуже.

Папа пытается наладить наше общение, изо всех сил старается, но получается так себе. Если бы где-то проводили фестиваль отцов, он наверняка взял бы там утешительный приз, как самый упорный кандидат. Задает какие-то вопросы, рассказывает о забавных случаях, произошедших в нашем маленьком городке, пока я грызу гранит науки в большом городе. Я же лишь поддакиваю, изредка киваю и самой смешно от нашего жалкого разговора.

Честное слово, лучше бы он оказался злостным тираном. Правда, так было бы намного легче — я бы могла с чистой совестью его ненавидеть, страдать тихонечко в уголочке или бороться с гордо поднятой головой. Лишь бы не испытывать разочарования, лишь бы не оно.

Отвратительное чувство, право слово. Оно, как отрава, проникает в кровь и медленно, капля за каплей, уничтожает все хорошее.

— Пап, не приезжай завтра, — прошу вдруг вместо того чтобы вежливо попрощаться.

Отец затихает, и тяжелый вздох как ответ на все мои вопросы. Конечно, ему неприятно. Наверное, больно. Возможно, невыносимо такое слышать от родной дочери, которую так легко называл единственной. Но я действительно пока не готова встречаться с отцом лицом к лицу, когда могу наговорить глупостей.

Не хочу портить наши отношения еще больше. Я и маме звонить боюсь, чтобы не сболтнуть лишнего.

— У меня экзамен завтра важный, потом я на работу поеду. Последняя смена перед отпуском, ты же понимаешь. Понимаешь же?

Отец поспешно соглашается, и если бы я знала его чуть хуже, подумала, что он совсем не обиделся. Так легко и просто он смеется и убеждает, что все хорошо и он все понимает.

Наверное, я наказываю его. Включаю злобную маленькую девочку, обиженную на всех и вся, и караю отца игнором. Отыгрываюсь на нем за все свои неудачи, делаю его жертвой, но…

Если посмотреть фактам в лицо, разве не за что? Разве не его трусость и желание спрятать голову в песок привели к такому итогу? Я ведь всегда им восхищалась. Считала, что мой папа — самый лучший, честный и справедливый. Не верила, что он способен на низость. Наивная? Возможно, но только папа никогда повода не давал усомниться в себе. Ни разу. А оказалось, что у него духа не хватило быть честным.

Сложно, Господи, как это все сложно.

Кладу трубку и еще долго сижу, мешая ложкой остывший кофе, смотрю во тьму за окном, но совсем ничего не вижу. Клубок проблем и разочарований стал поистине огромным и сейчас катится в мою сторону, подминает под собой, ломает меня.

Я знаю, что не бывает в жизни безоблачного счастья — я ж не восторженная дурочка, чтобы думать иначе. Но так хотелось верить. Ну, да ладно, переживу.

Сердечные страдания, как ветрянка. Их нужно пережить, чтобы заработать иммунитет. Но так хочется получить прививку, чтобы никогда-никогда не обжигаться. Только вряд ли такие вакцины где-то продают, а жаль.

Когда от самой себя становится тоскливо, а переживания сидят в печенках, расплачиваюсь за свой заказ и выхожу на улицу. За спиной остается звон колокольчиков, а впереди оживленный проспект, и люди прогуливаются туда-сюда, выгуливая лучшие шмотки.

По пути в общежитие встречаю парочку сокурсников, меня долго уговаривают отправиться с ними на вечеринку, которая проходит с невиданным размахом в квартире одного из мажоров нашего потока. И я уже практически согласная, потому что решила ведь твердо: буду жить на полную катушку, а все страдания оставлю за порогом.

Такси поймано, ребята воодушевлены, и я занимаю отведенное для меня место на заднем сиденьи. Вот-вот я окажусь среди веселой толпы, где будет слишком много шума, алкоголя и безбашенности. И я обязательно вольюсь в этот поток, расслаблюсь и забуду обо всем на свете хотя бы до рассвета. Может быть, даже пофлиртую с кем-нибудь, чтобы напрочь забыть обо всех комплексах и снова поверить в себя.

Но телефонный звонок врывается в мои благостные размышления. Не знаю, кто это, и даже трубку брать не хочется, но что-то внутри сладко замирает.

Вдруг Руслан? Черт, почему так радуюсь-то? Дура!

Но это не Руслан, это Наташа, и я зла на саму себя за глупую надежду.

Сбрасываю звонок, такси трогается с места, но Наташа упорная — звонит и звонит. Пожар там, что ли?

— Кира, Кирочка, ты где вообще?

У Наташи испуганный голос, встревоженный до максимума, и мне это совсем не нравится.

— Я к Иванову на вечеринку еду, — сообщаю, пытаясь не слишком громко кричать, хотя в машине царит сильное оживление. — Что-то случилось?

— Срочно приезжай, срочно! — нервничает Наташа, и я не спорю.

У Наташи редко бывают приступы тревоги — она не из тех, кто будет истерить по любому поводу.

— Остановите, пожалуйста! — прошу таксиста, тот пожимает плечами и высаживает меня у обочины.

Ребята недовольно гудят, но я, извинившись перед ними, убегаю.

— Что стряслось-то? — почти кричу в трубку, а Наташа говорит то, что услышать я точно не ожидала:

— Егор твой. Он в наше окно влез. Давай шустро, потому что дела плохи.

И отключается.

Руслан

Где же ты, засранец?

Я разговариваю сам с собой, зову мысленно Егора, планомерно обзванивая всех его друзей, до кого могу дозвониться. Параллельно перебираю самые разные варианты кровавой расправы, которую учиню над Егором. Главное, чтобы нашелся, ничего другого мне пока что не надо. Лишь бы найти раньше, чем его повесят за яйца в каком-нибудь гараже. Или где там Виталик предпочитает рожу врагам чистить?

Ни один из звонков не дает результата — Егора будто бы корова языком слизала. Я езжу на такси по городу, плююсь на аварию, во время которой остался без машины, перебираю одно любимое заведение Егора за другим, но в ответ получаю пшик.

До позднего вечера мотаюсь из одной контрольной точки в другую, но никакого результата, хоть головой об стену бейся. Егора никто не видел, о нем ничего не знают и очень удивляются, что он мог пропасть с радаров.

Мелкий говнюк!

Когда все варианты исчерпаны до дна, называю таксисту адрес родительского дома, потому что это единственное место, где меня еще не было. Вдруг он там спрятался все-таки? Дом большой, просторный, в нем отличный подвал, где можно пересидеть хоть зиму, хоть ядерный взрыв. Надежда умирает последней, потому еду. Все равно больше ничего мне не остается.

Ночь спускается на город, за окнами стремительно темнеет, и только сейчас я вспоминаю, что так и не позвонил Кире. И вроде бы винить себя не за что, но неприятное чувство царапается за грудиной.