Редондо. Тере сообщила мне, что ей было известно о Сарко, Гордо и Джоу. Сказала, что с ними все в порядке, хотя Сарко загипсовали ногу. После трех дней допроса в комиссариате их передали судье, тот вынес решение отправить их в Барселону и посадить в «Ла-Модело». «Теперь они ждут суда, но неизвестно, сколько это продлится. Ты же помнишь, сколько прошло времени с тех пор, как сцапали Колилью и Дракулу, а они еще все маются в ожидании. Ну а что до Сарко с остальными, то им светит не менее четырех-пяти лет. Они признали лишь то, от чего совсем нельзя было отвертеться: оружие, угон машины, налет на банк и несколько нападений. Учитывая, сколько еще можно было бы на них повесить, они, можно сказать, легко отделались. О нас ничего не рассказали — ни о тебе, ни обо мне. В общем, они нас не сдадут. Если ты из-за этого беспокоился, то можешь расслабиться».

Меня задело, что Тере догадалась о моих мыслях, но не так, чтобы очень сильно: в то время ее мнение обо мне уже перестало быть для меня важным. Пока Тере говорила, я разглядел за ее плечом, по ту сторону реки, в просветах между деревьями, возвышавшиеся здания района Катерина-Альберт, и в тот момент я подумал, что мой дом и эти бараки находились одновременно близко и очень далеко друг от друга, и только тогда ко мне пришло осознание того, что я действительно был не таким, как они. Внезапно показалось ирреальным все произошедшее со мной за последние месяцы, и я понял, что принадлежал к миру по другую сторону реки, и воды синей границы вернулись в свое обычное русло. Стало ясно, что меня с Тере ничего больше не связывает, и она была лишь мимолетным увлечением лета.

Тере продолжала говорить, а я думал о том, как улизнуть из этого места. Она рассказывала о Сарко, мол, какой срок ему бы ни дали, надолго в тюрьме он не задержится. «Сбежит при первой же возможности. Это произойдет очень скоро». Я молча кивнул. Двое детей на велосипеде, со следовавшей за ними собакой, пронеслись в нескольких метрах от нас, забрызгав мне грязью кроссовки. Открылась дверь барака, откуда донеслись звуки перестрелки из телевизора и детский плач, и тут же показалась голова молодой женщины, которую я видел кормящей младенца. Она позвала Тере в дом, сказав, что нужна ее помощь. «Сейчас приду», — ответила Тере, и дверь барака закрылась. Тере погладила пальцем свою родинку возле носа и, вместо того чтобы отправиться в дом, спросила: «Ты появлялся с тех пор в «Ла-Фоне?» «Нет. А ты?» «И я нет. Но если хочешь, завтра вечером можем увидеться там. Я договорилась встретиться там с Линой». Я подумал секунду и произнес: «Хорошо». Тере улыбнулась — в первый раз за время нашего разговора. Потом быстро попрощалась и ушла в дом.

На следующий день я не явился в «Ла-Фон», и мне не доводилось видеть Тере до середины декабря. За эти три месяца моя жизнь совершенно переменилась, вернее, я вернулся к своей прежней жизни. К той, что была до Тере, до Сарко, до Батисты, в общем, до всех тех событий. Однако, это лишь отчасти было возвращением к прежнему, потому что сам я уже не был таким же, как прежде. Как я вам уже говорил, когда мы начинали разговор о Сарко: в шестнадцать лет границы легко преодолимы — во всяком случае, так было в те времена. Граница Тер и Оньяр оказалась такой же зыбкой, как и Лян Шань По — по крайней мере, для меня. Три месяца назад я буквально за несколько дней перестал быть «чарнего» из среднего класса и превратился в члена подростковой банды, а тремя месяцами позже внезапно отказался от этой роли и снова стал юношей из хорошей семьи. Вот так просто и быстро все могло измениться. Конечно, уничтожение банды Сарко значительно все упростило: кто-то находился в тюрьме, кого-то убили или покалечили, а те, кто оставался на воле, не пытались найти меня, и я не искал их. Семья способствовала моему возвращению к прежней жизни. После дней, проведенных в Колере, отношения у меня с домашними удивительным образом улучшились, и, хотя отец был в курсе того, что произошло со мной в последние месяцы, он больше не задавал мне об этом вопросов. Мама и сестра тоже не проявляли любопытства, у дома у нас все вели себя так, будто событий этого лета никогда не было.

Однако по-настоящему необратимым мое возвращение на эту сторону синей границы стало, когда я вернулся в школу, и особую роль сыграли вот какие обстоятельства. Через два дня после моего посещения бараков у нас начались занятия в школе. Утро первого учебного дня выдалось ясным и солнечным, на небе не было ни облачка, и свежепостриженный газон футбольного поля блестел так, будто его только что полили. В восьмиугольном дворике школы, где мы ждали, пока нам откроют двери в классы, я поздоровался издалека с несколькими старыми приятелями с Катерина-Альберт, но Батисты нигде не было. Однако я не успел даже потешить себя надеждой, что он сменил школу, потому что во время переклички прозвучало его имя.

Батиста появился ближе к полудню, но мы не пересекались до того времени, как закончились занятия. Я собирался выйти с территории школы через заднюю дверь, там, где находилась парковка, но, завернув за угол столовой, увидел в нескольких метрах от себя Батисту. Он сидел на своем «Лобито», стоявшем у стены, и вместе с ним были все остальные — Матиас, братья Бош, Инчаусти, Руис и Каналес. При виде меня они замолчали, и я понял, что мое появление стало для них неожиданным. Кроме того, мне стало ясно, что особого выбора у меня нет. Если я не хотел обратиться в позорное бегство, повернувшись к ним спиной и направившись к главному выходу, мне ничего не оставалось, кроме как пройти мимо Батисты и остальных. С бешено колотящимся сердцем я зашагал дальше и, когда поравнялся с Батистой, тот поднялся со своего «Лобито» и преградил мне дорогу вытянутой рукой. Я остановился. «Давно не виделись, недокаталонец, — сказал Батиста. — Где ты пропадал?» Я промолчал. Батиста кивнул на мою забинтованную руку: «А это что? Комар укусил?» Я услышал чье-то нервное, сдавленное хихиканье. И тогда, без какого-то специального замысла, я почему-то ответил по-каталански: «Нет, это пуля». Батиста расхохотался: «Да ты шутник, Дамбо!» Потом, после паузы, добавил: «А ты