Катскилл был (и остается по сей день) столицей округа Грин, и неподалеку от Главной улицы находилось четырехэтажное здание окружной тюрьмы, где в те дни самым именитым заключенным считался Бычок Файнстайн. За время моей работы на Джека появились в тюрьме и другие звезды преступного мира.

Торговая палата провозглашала городок «Воротами в Катскиллские горы», к катскиллской пристани приставали пароходы с туристами, которых знакомили со старинными голландскими обычаями — если, разумеется, обычаи эти представляли коммерческий интерес. Уоррен ван Десен, голландец по происхождению, с которым мы вместе учились в юридическом колледже, однажды поводил меня по городу и показал, среди прочих достопримечательностей, дом Томаса Коула на Спринг-стрит. Коул был основоположником «гудзонской» школы живописи XIX века, и одну его картину, «Закованный Прометей», классический пейзаж, я запомнил особенно хорошо, поскольку Прометей Коула напомнил мне Джека. На холсте был запечатлен великан в набедренной повязке и с развевающейся (излучающей «огненную материю», не иначе) бородой, который терпеливо ждет, когда вновь прилетит орел и с новыми силами вопьется ему в печень.

Чтобы выполнить поручение, которое дал мне Джек, я первым делом позвонил ван Десену, члену местного отделения республиканской партии. В свое время, когда мы с ним только начинали практиковать, Десен — в Катскилле, я — в Олбани, я порекомендовал его одному человеку, который оказался весьма выгодным клиентом, и Уоррен многие годы пытался отплатить мне услугой за услугу. И вот теперь я решил дать ему этот шанс и напросился в ресторан. Обедали мы в обществе местных джентльменов с увесистыми цепочками от часов на еще более увесистых животах. Уоррен, еще совсем молодой человек, за годы, что мы не виделись, также обзавелся солидным бюргерским брюшком, и, прогуливаясь с ним по Главной улице, я ощутил себя частью откормленной, самодовольной Америки времен Великой депрессии. Когда мы встретились, был солнечный осенний день; дышалось легко — настолько, что я с легкостью задал первый, самый тяжелый вопрос:

— И что же думают в городе о Джеке-Брильянте?

— Что он герой, представь себе, — ответил Уоррен. — Но герой, которого они боятся, который, будь на то их воля, должен жить подальше отсюда.

— А тебе тоже кажется, что он герой?

— Ты же спросил про город. Я-то считаю, что он послан нам в наказание за грехи наших предков, за привилегии Вест-Индской компании. Возможно, впрочем, во мне говорит моя больная голландская совесть.

— А сам ты с Джеком знаком?

— Я часто видел его в наших лучших питейных заведениях и придорожных кабачках. Кроме того, как и все жители города, я специально проходил мимо вон той маленькой парикмахерской на противоположной стороне улицы, куда Джек и его дружки подкатывали на машине ровно в одиннадцать утра. Они всегда приезжали в одиннадцать — бритье, стрижка, мытье головы, горячие полотенца, чистка обуви, а бывало, и маникюр.

— Каждый день?

— Джек-Брильянт не лишен недостатков, но в том, что он не следит за своей внешностью, его не обвинишь.

— И это все, что ты про него знаешь?! А еще политик называется!

Уоррен окинул меня долгим, спокойным взглядом, который означал, что с ним говорить о взятках, которые давал Джек, не имеет смысла: он в этой купле-продаже не участвовал и, кто участвовал, не знает.

— Все эти городские сплетни мне известны, — уклончиво сказал он. — Их все знают. Джек — самая большая местная знаменитость со времен Рип Ван Винкля. Я и жену его знаю — видел. Алиса. Недурна собой. Не так давно, кстати, встретил ее в кинотеатре «Содружество». Там фильмы меняются каждые два дня, и она смотрит все подряд. Всем она нравится, никто только не понимает, почему она не уходит от Брильянта. Впрочем, симпатии вызывает и он — тебя, к примеру, он устраивает.

— Меня он устраивает как клиент.

— Рассказывай. А увеселительная поездка в Европу? Твоя фотография красовалась даже в катскиллской газете, представляешь?

— Как-нибудь, когда сам во всем разберусь, я расскажу тебе об этом путешествии. Пока же меня интересует только одно: что думает о Джеке этот город?

— Зачем тебе?

— В чисто познавательных целях. Чтобы лучше понять, что собой представляет уголок земли, где и я иногда могу поживиться.

Уоррен посмотрел на меня, и его плоское голландское лицо показалось мне таким же желтым, как и его волосы. Он улыбался — ври, дескать, да не завирайся. Мы с ним давно научились читать выражение лиц друг друга, с тех пор, когда наши лица что-то еще выражали. Мы оба владели искусством простодушного смеха и презрительной гримасы, поджатых губ и ехидной улыбочки.

— Теперь я понял. Это он, — сказал Уоррен. — Он хочет знать, переменился ли город, как мы относимся к его новым проделкам. Вот что его беспокоит, да?

— О чем ты?

— Ладно, Маркус, не хочешь играть в открытую — не играй. Пошли, я тебе кое-что покажу.

И Уоррен ван Десен устроил мне экскурсию по памятным местам Джека-Брильянта: вот гараж, который использовали под склад братья Клементе, пока Джек не спугнул их из пивного бизнеса. Вон на той улице находился склад агента по продаже безалкогольных напитков — этот склад тоже достался Джеку. Для меня все это было новостью. А впрочем, если уж задался целью монополизировать рынок, монополизируй все без разбора — другого пути нет.

Затем Уоррен завернул в клуб «Олень» и подвел меня к стойке. Я заказал стакан минеральной воды, Уоррен — пива, после чего он показал мне на бармена, которому можно было дать и двадцать восемь, и сорок пять лет; у него была мускулистая шея, большие, загнутые уши и хохолок на темени. Звали бармена Фрэнк Дюбуа, и Уоррен сказал, что человек он абсолютно неподкупный, прямой потомок гугенотов и первоклассный бармен.

— Я хотел рассказать Маркусу о том, как тебе нанесли визит мальчики Брильянта, — сказал ему Уоррен, — но у тебя наверняка получится лучше.

Готовясь поведать свою историю в четырехсотый раз, Дюбуа набрал полную грудь воздуха и начал:

— Входят они, значит, в бар, заходят за стойку, вот сюда, откручивают пивной кран и выкатывают бочку за дверь. «Вы что?! — говорю им. — Вы что делаете?» Тогда один из них ткнул мне в лицо пистолетом и говорит: «А вы, — говорит, — плохим пивом торгуете, мы вам утром хорошее, канадское завезем». — «Спасибо, — говорю, — только как быть сегодня вечером? Сегодня-то что ребята пить будут?» — «Это — не будут», — говорит один из них и стреляет в другую бочку, ту, что осталась. Раньше я их ни разу не видел — не видел и видеть не хочу. Потом еще двое зашли с другого конца и давай палить по бочкам, что в углу стоят. Нам с Питером Гресселом пришлось потом полдня пол тереть — столько пива разлилось. Жуть!

— А того, кто вам в лицо дулом пистолета ткнул, вы знаете? — спросил я.

— Еще бы не знать. Джо Фогарти. Они его Лихачом зовут. Нервный такой. Он в этом городе давно. Я его часто в банде Брильянта видал.