продекламировал Хохмач.

— Заткнись, — сказала Мэдж. — Принес бы ей лучше выпить.

Когда Хохмач ушел, Мэдж потерла Кики запястья.

— Мэдж, мне надо тебе кое-что рассказать…

— Я так и поняла. Я ведь смотрела, как ты танцевала. Вид у тебя был такой, точно кто-то выкрал у тебя мозги. Уставилась в одну точку.

— Нет, это ужасно, Мэдж, просто ужасно… Ты никогда не поверишь…

Хохмач вернулся с какой-то бутылкой без этикетки. Мэдж схватила бутылку, вынула пробку, понюхала и налила жидкость в стакан. Потом снова заткнула бутылку пробкой, поставила ее перед Кики на стол и сказала Хохмачу:

— А теперь будь так добр, исчезни, а?

— Что это с ней?

— Попробую выяснить, если ты оставишь нас наедине.

— Слушаюсь и повинуюсь.

— Тебе надо репетировать, — сказала Кики, обращаясь к Мэдж.

— Обойдутся без меня. Я этот номер наизусть знаю.

— Это было так ужасно, Мэдж. Ничего страшнее со мной в жизни не бывало, честное слово.

— О чем ты? Что все-таки произошло, ты можешь сказать?

— Не здесь. Может, пойдем куда-нибудь? Не знаю даже, что делать, Мэдж. Честное слово, не знаю.

— Можем пойти ко мне. Только переоденься.

Но Кики с таким трудом, так долго стягивала с себя трико, что чулки в сеточку и блузку решено было не переодевать — Кики надела только юбку и туфли на каждый день. Все же остальные вещи, а также трико и лакированные туфельки она побросала в свою красную кожаную коробку из-под шляп, где обнаружила косметичку и сумочку — ничего больше, выбегая из отеля, она с собой не взяла.

— Я готова, — сказала она Мэдж.

— Купи газету, не пожалеешь, — сказала Кики Мэдж, когда они подошли к газетному киоску на углу Бродвея и Сорок седьмой улицы. Мэдж последовала ее совету, и Кики увидела, как подруга, ахнув, углубилась в чтение. Тут ее внимание привлек старик в сером котелке, с желтоватыми, длинными, как у моржа, усами, в пенсне, в сюртуке с гарденией в петлице, из-под которого выглядывал желтый парчовый жилет с кармашком в виде русалки, откуда через весь живот тянулась цепочка от старинных часов. Перед стариком на складном столике были сложены стопкой карточки, стояла бутылка чернил, а рядом лежало гусиное перо. К передней откидной доске столика пришпилены были листы бумаги с образцами его каллиграфического почерка: традиционные завитушки, вензеля, изящные росчерки, синусоиды и овалы.

— Надо полагать, юная леди подвизается в шоу-бизнесе? — сделал предположение старик, разглядывая Кики из-под пенсне.

— Вы угадали.

— Для бездарной красотки нет места надежней, мисс.

— С чего это вы взяли, что я бездарна, интересно знать?

— В любом другом месте вы бы погибли.

— К вашему сведению, я из шоу-бизнеса ухожу.

— В таком случае я вам не завидую.

— А вам-то какое дело?!

— Простите, что позволил себе по отношению к вам вольность, но вы ассоциируетесь у меня с птицей, раненной в сердце, в мозг и между ног. А мы в Обществе Одюбона[41] делаем все, чтобы помочь раненым птицам. Вот моя визитная карточка.

— Между прочим, я подруга Джека-Брильянта. Это имя вам что-нибудь говорит?

— В самом деле?.. Простите, не знал… — И старик забрал у Кики свою карточку и вручил ей другую. — Джек-Брильянт — это то, что нужно. За ним вы как за каменной стеной. Коль скоро вы исполняете роль в уморительной трагедии Джека-Брильянта, вам, моя дорогая, бояться нечего.

Кики взглянула на карточку и обнаружила там всю историю своего бесстыдного, рабского, атласно-лакированного увлечения, начертанную с каллиграфическим изыском старых времен и выраженную всего в одной фразе: В ВОЛШЕБНОМ ЦАРСТВЕ НЕТ ДОБРА И ЗЛА. Когда она снова подняла на старика глаза, тот уже заворачивал за угол со складным столиком под мышкой.

Заглянув Мэдж через плечо, Кики прочла газетный заголовок: ПЯТЬ ПУЛЬ ВЫПУЩЕНЫ В ДЖЕКА-БРИЛЬЯНТА В ОТЕЛЕ НА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЙ УЛИЦЕ.

— Я была там, — сказала она Мэдж.

— Не ты же в него стреляла?

— Что ты, Мэдж! Я люблю его.

— При чем тут любовь? Пошли, нечего тебе по улицам разгуливать.

Они взяли такси, приехали к Мэдж, Кики выпила что-то крепкое, очень крепкое — и разрыдалась. Тогда Мэдж взяла ее за руку: хотя они дружили давно, за руку Мэдж не брала ее ни разу. Оттого, что Мэдж никогда не обращалась с ней так ласково, никогда не касалась ее ладони кончиками пальцев, Кики расчувствовалась и в конце концов рассказала подруге, как стояла под душем и как услышала выстрелы. Она подумала тогда, что кто-то может войти в ванную и застрелить ее. И она упадет в ванну, и ее кровь, вместе с водой, выльется в водосток. Не исключено, что застрелит ее сам Джек. Как она могла подумать такое про Джека?

Тут она услышала топот ног в коридоре и сказала себе: «Не может быть, чтобы Джек убежал и бросил меня», после чего накинула свой розовый халатик и побежала в соседний номер, который занимал Джек. Дверь в комнату была открыта, Джек неподвижно лежал на полу с остановившимся взглядом. «Джекки, тебя убили!» — «Нет, я жив, помоги мне подняться», — сказал он. Сказал нежно, ласково, как не говорил никогда, и она обхватила его за спину и приподняла его, а он положил одну руку на живот, а другую на грудь, чтобы остановить кровь в тех местах, куда попали пули. Кровь стекала у него по лицу и лилась на пижаму, на его голубую пижаму, и крови натекло столько, что не было больше никаких красных лошадей.

«Дай виски», — сказал ей Джек, когда она усадила его на кровать, и она посмотрела по сторонам, но виски не нашла, и тогда Джек сказал: «В ванной», и, когда она принесла виски, он сказал: «В рот», и она отерла кровь у него с губ и влила ему в рот виски. Слишком много. Он задохнулся и закашлялся, и из дырочки в груди, их было несколько, брызнул фонтанчик свежей крови, брызнул и побежал, выталкиваемый насосом сердца, ему по пальцам.

«Позови графа, — сказал он. — Через коридор». И она постучала графу, стучала так долго, что отбила себе все пальцы, и граф вошел в номер Джека, и тогда Джек ей сказал: «Убирайся отсюда к чертовой матери, и не возвращайся, и не признавайся, что была здесь, не то конец». И Кики кивнула, но не поняла и сейчас спросила у Мэдж: «В каком смысле «конец»? Что в театре играть не дадут?» Но Мэдж сказала: «Дальше», и она стала рассказывать, что было дальше. Граф, когда она уходила, вызвал врача, а Джека перетащил в другой номер, в конце коридора, потому что Джек сказал, что убийцы могут вернуться — проверить, сделано ли дело до конца. И тогда Кики, как была в розовом халатике, попятилась обратно к себе, а в это время граф тащил Джека по коридору, и Джек скрючился в три погибели, и, когда дверь за ними закрылась, Кики решила, что пойдет в театр и будет вести себя так, словно ничего не произошло. И это у нее получалось, прекрасно получалось, правда ведь? Все шло хорошо, даже очень хорошо, пока, танцуя, она не увидела, как все было. Вернее, не все, а только фонтанчик крови, вроде того, который брызнул из груди Джека, когда она влила ему в рот слишком много виски. И вот тогда-то она и решила, что упадет.