— У нас есть, — ответил он и приготовилсяперечислять, но я прервал небрежным жестом:

— Просто поужинать!

Он удалился, своим отношением к долгому процессу заказываниямы еще раз подтвердили, что оба из стаза олигархов, долго ковыряются в меню иперебирают только новички и бедные, а те, для кого роскошные рестораны —пройденный этап, заскакивают сюда просто перекусить или наскоро пообедать.

Тамара с жадностью приникла к экрану, я показал, какпользоваться, интерфейс интуитивно понятный, схватила на лету, пошла полокации, попробовала стрельнуть уток, и тут же ей впаяли громадный штраф, чтопосмела охотиться на пернатых в период укладки яиц, а еще и пригрозили забратьохотничьи права…

— Как здорово, — прошептала она. — Вывсе-таки это сделали…

— Это еще не все, — сказал я гордо. — Тем,кто проштрафится чересчур, устраивают переэкзаменовку на знание предмета. Тоесть он должен доказать, что не простой убиватель животных…

Она смотрела жадно, глаза сияют, на щеках проступил румянец.Энтузиастка, мелькнула иронически-ласковая мысль. Богатое общество позволяет итаким жить, даже преуспевать, но в тяжелые времена такие гибнут первыми, какслишком нежные цветы…

— Господи, — прошептала она наконецзачарованно, — вы создали целый мир…

— Господь сотворил мир и сбежал, — ответиля. — Так что нам приходится дальше самим.

— Ого! — произнесла она рассеянно, не отрываявзгляда от монитора.

— Мафусаил жил девятьсот шестьдесят девять лет, —напомнил я. — Но раз уж мы сами взялись за этот мир, то в следующие десятьлет увидим больше, чем видел Мафусаил за всю свою жизнь!

Она кротко улыбнулась:

— Будет ли конец света хеппи-эндом? С такими темпамиконец придет скоро.

Стол достаточно просторен, тарелки с изысканными закускамивырастали бесшумно, не привлекая внимания, так же тихо нам наполнили бокалышампанским.

Тамара бросила на них косой взгляд.

— Вам же нельзя!

Я изумился:

— Почему?

— А кто за рулем?

— Я думал, — сказал я, — вы отвезете…Шучу-шучу. Я только один-два бокала, а таблетки у меня в бардачке.

— А машина заведется?

Я ухмыльнулся:

— Вы говорите с программистом!

— Опасные вы люди, — буркнула она. — С другойстороны, такую красоту сотворили… Только женщины у вас…

— Не нравятся? — спросил я. — А наши всебалдеют.

Она покачала головой:

— Глядя на них, остро чувствуешь свою ущербность. Вреале ни одна из нас не может ни двигаться вот так, ни… ну, проделывать всеэто. У нас так мышцы не работают.

— Пластические хирурги, — обнадежил я, —обещают решить эту проблему. В человеке много спящих мышц, что достались отобезьян. Их надо только разбудить.

— Все равно, — протянула она, — с виртуальнымине сравниться. А тут еще резиновых кукол нашпиговали чипами, что только невытворяют…

Я спросил заинтересованно:

— Что?

Она фыркнула:

— Наверняка знаете больше меня!

— Честное слово, — сказал я, — не знаю!Столько работы было, некогда и на небо глянуть. Это сейчас вот окошко, потомучто байму уже загрузили на сервера, гоняем пока что в закрытом бета-тесте. Такчто резиновая мне в моей холостяцкой жизни еще как нужна! За пивом уже ходит?..Кстати, пузырьки из шампанского почти убежали.

Она подняла свой бокал, мы сомкнули их над столом, глядядруг другу в глаза. Ее лицо было серьезным и чуточку печальным.

— За ваш успех, — произнесла она.

— Это ваш успех, — возразил я. — Думаете, мыздесь только потому, что мне захотелось вас трахнуть? Я привез вам результатвашей победы, о которой вы уже и забыли!

Она слабо улыбнулась:

— Спасибо. Мне приятно думать, что присутствует и этапричина.

Я выпил до дна, она отпила половину, затем молча копалась всалате, а я пожирал свой с аппетитом и чисто мужской бесцеремонностью.

Потом подали горячее, Тамара только принюхалась и ужевосхитилась кухней, а на тарелках выкладывал художник рангом не ниже, чем лейбиз Императорской академии искусств.

Тамара раскраснелась, пугливо оглянулась:

— Не знаете, здесь туалеты общие?

— Нет-нет, — сказал я успокаивающе. — Здесьпо старинке. Мужские отдельно, женские отдельно. Даже в разные двери входите…

Она сказала торопливо:

— Тогда я отлучусь.

— Попудрить носик, — сказал я.

Она переспросила в недоумении:

— Что-что?

— Так говорили раньше, — объяснил я. —Эвфемизм. Раньше не говорили прямо, что идут срать, а что-нибудь эдакоеиносказательное. А пудра была в старину, когда еще кремы ее не вытеснили…

Она слабо улыбнулась и ушла. Я смотрел, как она идет междустолами, красивая и строгая, настоящая барышня из княжеской семьи, немногиемужчины в зале незаметно провожали ее глазами.

Бокал шампанского не опьянит, но дает блаженную легкостьмышления, и хотя я понимаю, что эти вот, провожающие ее взглядами, дрючат ее ввоображении, это веселило, а не раздражало, мы же люди, а люди — это маски,маски, маски…

Все мы знаем, что она пошла если не срать, то пописать,вполне естественный процесс. Все мы писаем, ничего в этом нет постыдного, ноофициально она пудрит носик или зачем-то моет руки. Этой версии придерживаетсяи она, и все в зале.

Я тоже делаю вид, что она ходила мыть руки или простопосмотреть на себя в большое зеркало. В смысле, брешем даже без особойнадобности.

Другое дело, что в каждом из нас моря и даже океанынастоящей гнусности, преступности, ужасающих мыслей и разрушительныхстремлений, о которых говорить в самом деле нельзя. Сознание, как говорятзнающие, — это тончайшая пленочка на горле кувшина с кипящим молокомнизменных инстинктов, страстей, желаний, похоти…

Про инстинкты молчим и стараемся не то что не заглядывать вних, но даже делаем вид, что они остались у обезьян, лемуров и пресмыкающихся,а у нас только эта вот пленочка от горячего молока, а самого молока и нет. Увы,даже под эту тоненькую не решаемся заглядывать. Даже самый благопристойныйчеловек — сплетение низменных позывов, подлых страстей и омерзительнейшихжеланий. Но, к счастью, язык дан для того, чтобы скрывать мысли, а строгиезаконы религии, морали, этикета, правил держали и держат в узде желания ипоступки. Если бы мы смогли прочесть мысли друг друга, мы бы перебили одиндругого.