конструкторе Родькиного организма почки, подорванные Илюшиной кровью, были самым уязвимым местом, тем кирпичиком, который с возрастом вывалился из общей кладки и тянул за собой весь отлаженный механизм. Тем не менее Родик оставался единственным человеком в семье, который отвечал за все и всех: купил квартиру и дачу родителям, модельное агентство Ленке, платил за обучение сыновей в престижных вузах, решал все Илюшины проблемы, гасил его долги. Более того, Родион не раз порывался приобрести жилье и младшему брату, но Илья не хотел об этом слышать. До десяти месяцев в году он мотался по экспедициям и приезжал в Москву на неделю-две, чтобы затем уехать снова. И возвращаться ему хотелось именно к Родьке. Сначала на Алтушку, потом на проспект Мира и, наконец, в двухэтажную обитель на Большой Ордынке с видом на желтую церковь с зелеными куполами. В последней квартире у Илюши была своя комната в бело-синих тонах. Ленка отремонтировала ее на свой вкус, опираясь на единственный предмет, который Илюша перевозил из одного жилища в другое, — копию врубелевского «Лебедя». Илья не был привязан к стенам. Мог бы жить и в подъезде, но в Родькином гнезде чувствовал дом. Грязный и обросший, он обычно нажимал кнопку звонка, дверь распахивалась, на шею вешалась Лена, а из дальней комнаты доносился невозмутимый баритон: «Вернулся, бродяга?» Сдирая с себя влюбленную Ленку, он шел в кабинет брата, тот лениво вставал с кресла, и они, обнявшись, хлопая друг друга по плечам, стояли до тех пор, пока Родион не шмыгал носом:

— Воняет от тебя, Илюха, как от бомжа. Ботинки хоть бы снял, остолоп!

— У м-меня н-носки рваные, — улыбался Илюша.

— А когда тебя это смущало?

Потом, вымытый, обстиранный и накормленный Ленкой, он садился на коричневый кожаный диван, Родик разливал «Хеннесси», непременно поминая старого еврея-гематолога из вологодской больницы, и они поднимали тост: «За пять сорок пять и два четыреста!» На следующий день всей семьей отправлялись к родителям на Страстной бульвар. Ленка пекла потрясающий медовик, мама целовала всех строго троекратно, а на Илюше залипала так, будто он был не сорокавосьмилетним жилистым мужиком, а сладким пупсом с ямочками на попе. Папа крепко обнимал Ленку — он очень ее любил, Ларик с Яриком оставляли в коридоре кроссовки сорок пятого размера, все набивались за кухонный стол (почему, ведь был же огромный обеденный?) и сидели чуть ли не друг у друга на коленях. Ленка разрезала торт: маме, папе, заметно больший кусок Илюше, сыновьям и только потом Родиону. Все одновременно галдели, просили Софью Михайловну рассказать про «5045 и 2400», в сотый раз смеялись, в сотый раз выпивали…

Родька не мог умереть. В семье настолько привыкли к его могучему иммунитету, его бессмертию, что звонок из больницы от Пашки-паука все восприняли как шутку.

— Родион Львович умер, оперируя пациента. У него отказали почки.

— Пациент умер? — переспросил Илюша.

— Родик умер, — старый Паук по-мальчишески зарыдал в трубку.

Илюша одеревенел. Он повторил Ленке эти два несовместимых слова, лег пластом на пол и закрыл голову руками. В двух метрах от него билась в истерике Лена, ревел телевизор, звонили все телефоны до одного. Пришедшие сыновья выли, раздирая душу. В квартиру начали стягиваться какие-то люди. Но Илья лежал в оглушительной тишине. Огромной кровавой саблей кто-то рубанул этот мир, отсекая все звуки, запахи, эмоции. Родик оказался смертным. Его спаситель, его идол, его маяк, мерило всех его помыслов и поступков. Родной, мудрый, надежный, красивый Родик. Сильный, ледяной — напоказ и абсолютно теплый, как мамин свитер, — в душе.

Илюша пролежал на полу до вечера, пока не приехал Пашка-паук. Седой хирург приложил к его носу платок с нашатырем и встряхнул, будто сортовую яблоню в попытке избавиться от урожая осенних плодов.

— Мы что, зря тебя оперировали двадцать лет назад? Он зря ночей не спал, чтобы вернуть тебя к жизни? Вставай!

Илюша, шатаясь, сел на кровать и, глядя на Ленку, тихо, только губами произнес:

— Как ты могла класть ему торт в последнюю очередь?..

Ленка припала к Пашиной груди и безудержно зарыдала. Паук обнял ее и с упреком посмотрел на Илью:

— Прекратить! Теперь ты — мужик, ты — опора семьи. Действуй.

Илюша оказался херовой опорой. Его плечи не потянули того груза, который всю жизнь пер на себе Родион. Он толком нигде не работал, у него не было инвестиций, и о том, как прокормить еще кого-то кроме себя, никогда не задумывался. Родька тоже не планировал умирать и ни о каких распорядительных бумагах, наследстве и доходах не подсуетился. Для Илюши настали черные времена. Он корил себя самого, корил Ленку, которая льнула к нему с удвоенной силой, корил маму. Софья Михайловна отреагировала на смерть сына совершенно невообразимо. Девять дней ее не могли поднять с постели, она онемела, оглохла, отказалась приезжать на похороны. А после вторых поминок вдруг встретила семью здоровой и бодрой.

— Чего вы такие понурые? — улыбаясь, спросила она.

— Соня, тебе лучше? — Отец еле передвигал ноги.

— Мама, вам налить чаю? — На Ленке не было лица.

— Налить, давайте устроим праздник, посидим все вместе. А где Илюша?

— Я з-здесь, м-мама… — отозвался он. — Какой п-праздник, ты о чем?

— Мы так давно не смеялись. Откуда вы пришли? — возбужденно лепетала Софья Михайловна.

— Мы с п-поминок, мам, — ответил Илюша.

— Кто-то умер? — удивилась мать.

Все замерли и переглянулись. Ленка дрожащими руками взяла со стола фотографию Родиона с черной лентой через угол.

— Кто это? — спросила мама.

— Это же Родик, — опешил Лев Леонидович, — твой, наш сын…

Мама взяла портрет и засмеялась:

— Какой красивый мужчина, надо же! Похож на тебя, Лева, в молодости, почему он умер?

В глазах Илюши, Ленки, папы стоял ужас.

— Она сошла с ума, — медленно произнес Лев Леонидович.

* * *

Софью Михайловну затаскали по врачам. Профессор Гусев, лучший психиатр столицы, вынес вердикт:

— У вашей мамы защитная реакция организма на горе, которое она не смогла пережить. Мозг просто выключил из памяти этого человека, ее сына. Иначе она бы не справилась. Лечить бесполезно.

— Но п-память вернется к н-ней? — в надежде спросил Илюша.

— Не факт, — вздохнул он. — Примите это как данность. В конце концов, она счастлива, в отличие от вас. И она не испытывает стресса. Ведите себя с ней как обычно. Во всем остальном, поверьте, она абсолютно адекватна.

Это было крайне мучительно. Софья Михайловна, как рыбка в аквариуме, забывающая все на свете, проплыв один круг, все время спрашивала, рассматривая фотографии:

— Что это за мальчик с тобой, Илюша? Твой друг?

— Это мой р-родной