Мы быстро справляемся. Алекс на удивление небрежно вешает гирлянды и просит Нолана не усердствовать.

– Даже если не на каждую ветку накинуть, выглядеть будет все равно потрясно.

Нолан не обращает внимания, продолжая обматывать тонкую веточку.

– Хочу, чтобы было идеально, – заявляет он.

– Это все ты, – обращается ко мне Алекс. – Что ты сделала с моим бесшабашным другом?

– Обласкала, – отвечаю я, ухмыляясь.

Даже если бы нам хватило гирлянд, чтобы полностью украсить лес потерянной принцессы с золотистыми волосами, их свечение не было бы таким искрящимся, как смех парней.

Этой же ночью я встаю с кровати и бегу в орманскую комнату, желая увидеть Нолана после проведенного с ним и Алексом вечера, когда у камина мы обменивались историями о Дженне, Эмили и Эйвери.

Мы болтали на протяжении нескольких часов, и чем больше Нолан рассказывал о преждевременной зрелости Эйвери и тихом нраве Эмили, тем больше историй вспоминал Алекс о «детишках Эндсли», бедокуривших в жилой комнате на маяке, и тем живее казались девочки. Я призналась в этом Нолану после того, как поведала парням о том, как мы встретились с Дженной, как она спасла меня от собственной тьмы и привела в настоящую семью.

– Кажется, что она рядом, когда я говорю о ней.

– Так и есть, – ответил Нолан, – они рядом. Они никуда не делись, просто перебрались в другое место.

Думала, что после долгого обсуждения подруги мне станет больно, но сейчас, кажется, я стала легче воздуха – наполненный гелием шарик, который Нолан удерживает в руке за нить, протянутую между нами.

Мы попрощались после закрытия магазина, я легла в кровать и через час ощутила, как зазвенела наша связь.

«Приходи, приходи».

Он в орманской комнате, в которой нет признаков присутствия Алекса и Уолли. В этот раз мы не засыпаем на полу и поочередно читаем «Лес между морем и небом», пока наши голоса не наполняются усталостью, а на утреннем небе не тускнеют все звезды – старые и новые.

Когда я спускаюсь в магазин ранним пятничным утром, Нолан уже ожидает меня. Между нами ощущается настоящая раскованность. Такая непринужденность появляется после обмена мрачными тайнами и болезненными историями. И слюной.

Я едва не забываю, что уеду через два дня.

Но только лишь едва.

– Давай скупим кучу книг и почитаем их на пляже, – предлагает он вместо приветствия.

Автопортрет: вместо песка часы наполнены крошечными книгами, а с помощью комбинированной съемки среди них запрятана я.

Меня одновременно и отвергают и притягивают книжные полки. Тело отступает, а душа тянется вперед в отчаянной попытке отделиться и окутать собой произведение. Я стороной обходила книги и наполняющие их проблемные сюжеты, но сейчас готова вернуться, хотя и волнуюсь, что после двух ночей, проведенных с читающим мне Ноланом, не смогу насладиться ими в полной мере.

Я разбита.

Признаюсь в этом Нолану, который нашей первой целью выбрал историческую комнату. На пороге нас встречает безголовый манекен в одеянии регентской эпохи, а на стенах расположились репродукции важных исторических документов.

– Мы все разбиты, – говорит он. – Разве не в этом суть?

– Паршивая суть, – бросаю я.

– Паршивый мир, – парирует он.

Я констатирую, что у нас слишком плохое настроение.

– Расскажи о чем-нибудь не паршивом, – заявляет он, наклонив голову над открытой в руке книгой и огрызком яблока, лежащим в другой ладони.

– Рассветы.

– Сияющие от атмосферных загрязнений, которые медленно убивают нашу планету, – возражает он.

– Щенки, – предлагаю я.

– Что именно? Как их пускают на мясо в некоторых странах или как их убивают, потому что в мире их слишком много?

Игра идиотская и напрягающая, но мне она нравится.

– Океан, – продолжаю я.

– Слишком много песка. – Он захлопывает книгу, ставит ее на полку и дрейфует к другой. – Люди умирают в океанах.

– Люде везде умирают, – возражаю я, не обращая внимания на легкое покалывание в сердце.

– Именно, – говорит Нолан, поворачивая ко мне лицо, – потому что мир паршив.

Мы снова прикипаем взглядами друг к другу. На удивление и к счастью, первым сдается Нолан. Уголки его губ взлетают вверх, а в глазах наконец загорается веселье.

Я захожусь смехом.

– Думаю, что у всего есть вероятность стать паршивым. Но только в определенном контексте.

– Тогда нам стоит держаться подальше от контекста.

Остальные не поймут эту шутку вне контекста. На моем лице появляется грустная улыбка, которую писатель описал бы как изнуренную и томящуюся. Иногда – и сейчас именно такой момент – кажется, что ты живешь прошлым, несмотря на то, что событие происходит в настоящем, ведь для полного погружения все выглядит или слишком фальшивым, или слишком идеальным, или слишком далеким.

Мы перебираемся в викторианскую комнату, к креслам с кружевными накидками, лампам с бахромчатыми абажурами и изысканными розовыми шкафами для книг. Пространство освещает люстра со свисающими с нее жемчужинами, и заливает мягкая музыка, подходящая в виде фонового сопровождения для монолога одной из героинь Джейн Остин. Нолан рассматривает полки, проводя пальцем по их корешкам, пока не находит объект своих поисков.

– Читала ее?

Я не могу рассмотреть название, но на обложке женщина в длинном платье, сидящая верхом на лошади, а сама книга размером напоминает словарь.

– Нет? – колеблюсь я. Нолан уверенно опускает ее в корзинку, в которой уже лежат две книги из исторической комнаты.

Обшаривая каждый уголок помещения, бессистемно уставленного фолиантами, он напоминает пчелу, перелетающую с цветка на цветок. Когда Нолан готов уйти в другое помещение, я замечаю знакомую ярко-синюю книгу с шотландским названием. Мое сердце сжимается от воспоминания о том, что Дженна обещала привезти мне горца в килте.

– Читал эту? – спрашиваю я сквозь боль.

Нолан поднимает бровь.

– Нет. Стоит?

Я собираюсь объяснить, насколько запутан и прекрасен сюжет, что в нем говорится о путешествиях во времени, шотландских восстаниях и фольклоре, но удерживаю себя. Если я стану должным образом восхищаться произведением, то буду похожа на помешанного фанатика и разрыдаюсь по Дженне.

– Стоит, – отвечаю я, – думаю, тебе понравится.

Нолан кладет томик в корзину.

– Выбрала что-нибудь? Бери, что хочешь. Мы все понесем к озеру.

Я не упоминаю о том, что он соединяет наши душевные раны – воду и книги – и с их помощью создает великолепную вторую половину дня.